Вабиска сидел на пне совершенно неподвижно и тихо, словно странный гриб-нарост. Сходство усиливали длинные спутанные волосы «хохла» и одежда, состоявшая, как казалось, из несвязанных меж собой кусочков. Он не пошевелился даже когда русские подошли вплотную. Лицо вабиски было одутловатым, глаза — темные, безжизненные — смотрели безмятежно и странно на окружающий мир, частью которого были для него и рослые парни в мешковатых камуфляжах, остановившиеся рядом.
— Даун, — брезгливо сказал Тошка, морща веснушчатый нос. Борька и Женька с отвращением подались назад, меряя вабиску полными удивления взглядами. Физически абсолютно здоровые, мальчишки, подобно всем землянам, испытывали к умственно отсталым биологическое отвращение. На Земле все еще рождавшиеся — хотя и крайне редко последний век — дети с неподдающимися коррекции формами умственных отклонений немедленно эвтаназировались. Из школьной программы мальчишки хорошо знали, как во второй половине XX века жалостливая травоядность в этом вопросе и отрицание евгеники привели к чудовищному росту числа людей с паталогиями развития — были моменты, когда их численность достигала 1/10 от населения «развитых» стран и продолжала расти при попустительстве называвших себя «демократическими» правительств; кое-где умственно отсталым даже давали право голоса! И только Третья Мировая, Безвременье и Серые Войны, а затем принятые евгенические программы позволили надежно и беспощадно очистить мир от жуткого балласта — в сочетании с поголовным уничтожением немногочисленных выживших из этих "людей".
— В Иррузае их считают святыми, — заметил Женька. Борька положил руку на топор. — Да ты что, оставь, нам дальше надо идти… Безумец смотрел сквозь мальчишек. Тошка засмеялся: — Этим даже звери побрезгуют… Пошли, Борьк, пора поворачивать.
Мальчишки свернули в кусты. Вабиска, повернув голову, посмотрел им вслед, и взгляд его черных глаз вдруг стал режуще-остры, как вздернутый из невзрачных ножен сверкающий клинок.
— Умрете, — сказал он на иррузайском наречии. — Умрете огнем и мечом! — и, порывисто начертив в воздухе священный символ, вскочил на ноги и бесшумно канул в кусты — в противоположном направлении.
9.— Приятно иметь с ним дело, — прошептал Димка, рассматривая бесшумно движущихся между деревьев стрелков Генки. — Фланговый дозор. Генка — умница.
Спорить с этим было трудно — отряд Новика шел по следу, как ищейка. Только вот сейчас он, похоже, влез в засаду — Димка круто свернул и вышел во фланг противнику по классической схеме. Правда, фланговый дозор осложнял дело.
Димка поднял ко рту ладонь и прокричал лесной птицей. Тут же донесся ответ. Дозорные остановились, но, прислушавшись, зашагали дальше…
…Женька вытянул вперед руку. Борька развел в стороны руки с растопыренными пальцами — Женька ушел вправо. Тошка — влево. Впереди передвигались отчетливо видимые спины в маскхалатах.
— Огонь! — выкрикнул Борька, нажимая спуск. Отрывистые, негромкие хлопки газовых выстрелов послышались в лесной тишине, разрушая ее — такие же звуки возникли дальше и левее. Атака из засады началась.
Капсулы с алой краской разрывались, как в кино. Двое видимых упали, третий прыжком сместился в сторону и открыл бешеный ответный огонь.
— Промазал! — заорал Тошка, бросаясь вперед. Но почти тут же ответные выстрелы послышались еще из четырех мест, и Тошка, закрутившись на месте, Грохнулся с воплем: — Меня подстрелили! — его маска была залита краской, что производило жутковатое впечатление.
— Это арьергард! — завопил Женька, падая за огромный корень, чтобы спастись от густых очередей. — Это не основные силы, мы напоролись!
Действительно, по ним двоим вели огонь пять ППШ противника, Борька проклял себя — как он мог упустить из виду железную дисциплину, которая царила у Генки! Его арьергард двигался на точном уставном расстоянии от ядра отряда и с честью выполнил свою роль амортизатора при атаке. Скорее всего, головной дозор сейчас окружает Димку, воюющего с одним из фланговых и частью основных сил, а второй фланговый — окружает его, Борьку! С досады мальчишка тихо и зло заскулил, понимая, что надо как можно скорее выходить из боя, пока не поздно… но в этом случае конкретно зажмут Димку!
Уходили секунды, драгоценные, как червонцы. Уходили, словно через дырявый карман…
* * *Двенадцатью часами позже и на полтораста километров северо-западнее над лесами лежала беззвучная, тревожная предгрозовая ночь. Черные тучи скрыли Адамант, и под густыми кронами безраздельно господствовал мрак.
Безлюдно было на прогалине, ведшей к одной из многочисленных лесных молелен, поставленных вабиска во славу своих богов вдали от обитаемых мест. Черной тенью в черноте туч призрачно висел высоко вознесенный резной силуэт священной птицы, когда-то поднявшей из кипящего океана первую землю.
Всадники, один за другим выезжавшие на прогалину через кусты, были бесшумны и черны, словно они сами — беззвучные ночные птицы или призраки тех, кто осужден вечно скитаться после смерти за совершенные при жизни злодеяния. Нечеловеческие лица-морды выдавались вперед, на вытянутых вверх головах колыхались странные волосы. Молчали всадники, молчали их кони…
Да, именно кони! И, если присмотреться, наваждение исчезало. Не души, лишенные покоя, а кавалеристы на рослых жеребцах бесшумно рысили по прогалине к молельне. Морды оборачивалась масками ноктовизоров, странные головы — легкими шлемами, украшенными султанами из конского волоса, лучше всего прочего выдававшими охрану с латифундий Довженко-Змая. Впрочем, для тех, кто, по сообщениям службы безопасности латифундии, заночевал в молельне, такие ночные гости были хуже всяких злых духов.
Повинуясь бесшумным командам старшего — он сидел в седле, похожий чем-то на большого ловчего сокола — обнажив длинные, мерцавшие тусклым собственным светом шашки, кавалеристы окружили молельню. Двое спешились и, достав из седельных сумок короткие трубы реактивных гранат, встали на колено. В правой руке старшего изогнутый сполохом сверкнуло лезвие.
— Огонь! — в полный голос скомандовал он. Трубы на плечах спешившихся длинно харкнули пламенем, озаряя грозным алым светом все вокруг; предназначенные для борьбы с техникой, оснащенной защитными экранами, гранаты были, похоже, переснаряжены старинным напалмом. Крыша молельни подскочила, просела и исчезла во взвихрённом смерче огня. Послышался резкий, гортанный крик; топча вылетевшую дверь, наружу выскочила отплясывающая горящая фигура, рухнула ничком; пламя на ее спине весело затанцевало, как живое. Еще двое выскочили в окна притвора. Один покатился по земле, сбивая с себя огонь, вскочил, но тут же снова повалился, неловко взмахнув отлетающей рукой — выстрел плазмомета угодил точно в грудь. Второй метнулся наискось к лесу, замер, попятился, доставая короткий широкий клинок, отскочил, уклоняясь от размашистого удара шашкой в голову, но второй кавалерист, бросив коня вперед, срубил его сверху в плечо.
Старший нападавших соскочил наземь. В его левой руке, словно живая, зашипела и щелкнула по голенищу сапога недлинная тугая нагайка. Из-под мохнатой папахи выбивался густой чуб с посверкивавшей сединой; такое же серебро посверкивало и в коротких офицерских усах. Глаз видно не было, огненные тени лежали у рта и на высоких скулах. Мягко, упруго ступая, он подошел к убитым. Нагнулся, поднял выпавший из руки зарубленного клинок..
— Что… — голос его осекся, он поднес оружие ближе к лицу — широкий одноострый клинок длиной в пол-руки, витая рукоять почти без гарды… Отбросил оружие, сильным движением перевернул убитого — свет пожара упал на правильное лицо, которое никак не могло принадлежать вабиска — перекошенный рот, светлые волосы, посыпанные алыми искрами отсветов. — Что… Что это такое?! — неожиданная растерянность в его голосе смешалась с отчетливым ужасом. Он метнулся, уронив папаху, к останкам второго убитого, даже не нагибаясь, увидел маскхалат, перетянутый широкими ремнями, полувыскользнувший из кобуры офицерский плазмомёт… — Что же мы наделали, бараны?! — он схватил под уздцы двух ближайших коней, зажал так, что они затанцевали, всхрапывая. — Это же германцы! — ужас в его голосе сменился больные бессилием. — Мы же своих перебили… — он выпустил уздечки, подобрал папаху, отряхнул ее о колено механически. Вернулся к первому убитому, вгляделся в лицо — лицо подростка лет 14. — Сканеры у них не сработали… на нас… — проговорил он, еще раз обводя глазами кольцо потупившихся всадников — тишину можно стало рубить шашкой. — Ай, молодца, — почти весело, ни к кому не обращаясь, для себя, сказал он, и нагайка с визгом рассекла воздух. — Ах, как они нас… здорово… — он засмеялся, и этот смех дико прозвучал на поляне. — Не удивлюсь, если завтра они нас отправят штурмовать Прибой вместо их пограничной крепости… У-у… — прорвалось у него, и в этом звуке прозвучало что-то такое, от чего мороз пробежал по коже дата у самых храбрых. — Так… — он почти пробежал вдоль строя, глядя в лица своих людей. — Так, кто? Кто, кто? Кто сообщил? Кто навел?