С коротким треском мастерская погрузилась во тьму. Борька констатировал:
— Предохранители не держат. Пойду чинить.
— Давай… — без особой эмоции отозвался Игорь. Он видел, что даже в местах соприкосновения клемм с материалом никаких изменений не произошло. Ему, собственно, свет не был нужен, но Борька вернулся с переносной музолой, на ходу включая ее:
— Под музыку думается лучше, — пояснил он. На диске оказались записи песен Третьей Мировой в оригинальном исполнении — девичий голос с надлежащим надрывом грянул:
— Неразрешимость этой задачи оскорбляет мой гениальный мозг, — глубокомысленно высказался Игорь. Соскочил с передка старого джипа, стоявшего тут же с вывернутыми внутренностями и заблокированным генератором, решительно подошел к стенду и вытянул над статуей руки. Жест был шутливым, Борька уже открыл рот, чтобы отпустить словечко-другое… и осекся, притих, увидев золотистое свечение, формирующееся в середине ладоней Игоря и стекающее с них тяжелыми каплями. Лицо иного дворянина стало похоже на камень само, только на лбу выступил пот, а зрачки дико расширились, сияние обволокло лежащий предмет сверкающим коконом. Игорь видел фокусы дворян с биоэнергетикой, но такого — никогда.
Музола щелкнула, перегорая. Свет мигнул, погас, загорелся снова, но дрожжа и неуверенно. Отключилась блокировка; генератор начал свою методичную работу — в джипе заработала часть приборов. Борька ощутил, как волосы по всему телу встают дыбом, а на голове — отчетливо потрескивают.
— Не сработало, — Игорь, опустив руки, отошел в сторону, вытирая локтем мокрое лицо. — Ну и…
— И…к… рь… — довольно странно окликнул его Борька.
— А? — Игорь оглянулся. И приоткрыл рот.
Статуи не было. На стенде слабо возился живой человек. Живой парнишка, одетый в форму. Его грудь шевелилась тоже — он дышал. Потом, не открывая глаз, перевалился на бок и, прежде чем оцепеневшие мальчишки успели его подхватить, упал на пол и остался лежать.
— Умер? — пискляво, но одновременно хрипло спросил Борька. Игорь заметил, что рука лежащего мальчишки ползет вдоль бедра к рукояти ножа на поясе, тоже ставшего "настоящим".
— Нет, не ум… — начал Игорь и осекся. Мальчишка стремительно крутнулся на полу, одним движением сразу переворачиваясь, вскакивая, выхватывая нож и отпрыгивая к стене. Там он застыл, глядя вокруг ничего не понимающими, огромными от этого непонимания серыми глазами, поводя ножом ("полевкой", почти такой же, как у Игоря). Сейчас было хорошо видно то, что нельзя заметить на статуе — худоба мальчишки, въевшаяся в кожу грязь на руках и лице…
— Не подходить, — негромко, но резко сказал мальчишка по-русски.
Степке Рощину было всего три года, когда началась Третья Мировая. Его родители погибли при бомбежках Ставрополя, но мальчишке повезло. Он остался в живых и попал не в руки новоявленных рабовладельцев, сектантов, людоедов или просто безумцев, которых тогда было полным-полно. Сперва его подобрали казаки, потом — передали ребенка на воспитание в один из интернатов движения «РА», худо-бедно объединявшего остатки лежащей в руинах России, ставшей полем бесконечных битв банд, отрядов самообороны, похожих на те же банды, дружин новоявленных феодалов — короче, всех со всеми, под низким серым небом, откуда сеялись радиоактивные дожди, переходившие в снег, среди брошенных городов и остановившейся техники. Противникам России досталось куда больше — в который раз русские просторы спасли страну и народ.
Степка, впрочем, над этим не задумывался. Он не помнил другого мира и научился стрелять раньше, чем читать, а в десять лет впервые убил человека… если только можно назвать человеком члена людоедствующей банды, рассматривавшей интернат как источник пищи. С двенадцати лет мальчишка со своими друзьями и сверстниками регулярно принимал участие в операциях «РА» по умиротворению и наведению хотя бы подобия порядка на впавших в дикость землях. Как и все остальные, он очень смутно представлял себе будущее, за которое сражался и жил настоящим — войной, холодом, вечным недоеданием, смертями, короткими перерывами на отдых в относительно безопасных местах, где можно было поспать раздевшись и в кровати, есть с тарелки и даже мыться. Вряд ли он понимал и свою роль в становлении мира Игоря и Борьки, потому что просто не задумывался об этом, когда ночевал в снегу у костра или преследовал человеколовов в калмыцких степях, где приходилось пить конские кровь и мочу.