Вика глубоко вдохнула, чтоб унять волнение.
– У нас была сделка, моя проблема решена, спасибо за все. И да, я очень рада, что вы все живы и что не будет боя. Наверняка будут другие, Руслан ведь не успокоится, пока его мозг не станет кашей. А ты, Альберт, не успокоишься, пока не накажешь всех врагов. Берегите себя.
Они ничего не сказали, даже не сдвинулись с места. Вика как можно спокойнее прошла к столу, взяла сумочку, вышла из кабинета, тихо закрыв за собой дверь. Зажала рот ладонью, сдерживая рыдания, что вырывались наружу, замерла на месте, вздрогнула, когда услышала сильный удар где-то рядом с дверью, звон стекла и громкий мат, но уверенно прошла дальше, не сбавляя шаг. В холле клуба охранник подал пальто, накинула на плечи, а когда вышла на морозный воздух и слепящий снег, Ганс бросился в ноги, ища мордой ее руки.
Присела, обняв его мощную шею, уже не сдерживая слез, гладила, а он все пытался облизать ее лицо и слезы, что катились градом.
– Я тоже тебя люблю, мой хороший, мой славный, мой самый любимый мальчик. Тоже тебя люблю, как и тех дураков, но я должна уйти, так будет лучше. Прости меня, прости, пожалуйста. Я не забуду тебя, никогда не забуду.
Ганс ничего не понимал, лишь начал скулить, все продолжая облизывать языком то руки, то щеки девушки.
ЧАСТЬ 44
– Альберт, завязывай бухать, тебе нельзя, ты на лекарствах. Да отдай ты ее, прекрати. Ведешь себя, как ребенок.
Руслан вырвал из рук Фирсова почти пустую бутылку коньяка, еще несколько таких же валялись прямо на полу. В том номере, где раньше жила Виктория, теперь сигаретный дым, кажется, впитался в стены и мебель. Альберт методично накачивался уже пятый день, выгоняя персонал и управляющего.
– О, снова пришел, братишка. Мой славный воин, могучий боец. Как там дела в нашем королевстве? Никто не разбежался? А то я тут слегка задумался о смысле жизни.
Руслан резко раздвинул тяжелые партеры, яркий солнечный свет стал ослеплять так, что виски запульсировали от боли. Альберт поморщился, Ганс, лежащий в углу, приподнял голову, наблюдая за происходящим.
– Завязывай бухать, сколько можно? Что ты оплакиваешь, или кого, я не могу понять? Ведь ты сам отпустил ее, сам сказал, что она свободна, не сделав шага в ее сторону.
Альберт потер лицо руками, плечо смертельно болело, но алкоголь притуплял эту боль, надо было давно поменять повязку, но он не видел в этом смысла. Да, все эти дни он травил сам себя, топил свои чувства опуская их на самое дно души, которая разрывалась от боли. Руслан кажется смирился, принял все его доводы, а вот сам Альберт нет. Но ведь он сделал все правильно, ради нее, не ради себя и своей прихоти.
Или нет?
– Господи, я знаю, ты меня не услышишь, но как же я устал. Знаешь, Рус, я тут думал.
– Ты бухал, а не думал.
– И это тоже. Но знаешь, все это вокруг нас, - это такая грязь, такое дерьмовое дерьмо, а мы валяемся в нем, обмазываем себя и думаем, что это так круто. Мне блевать хочется от всего этого. Все те люди, что нас окружают, приходя сюда играть или развлечься, настолько гнилые и циничные уроды, от каждого из них воняет дерьмом и гнилью. И от нас воняет так же. Ты чувствуешь, как воняет? Я сука чувству и задыхаюсь от этого.
Руслан слушал не внимательно, обошел номер, он сам в нем был несколько раз с той ночи, когда они были с Викторией вместе, она на самом деле не взяла практически ничего. Несколько вещей, туалетные принадлежности. Ее сорочка так и осталась на кровати, а еще по ней были разбросаны рисунки.
Остановился, приглядываясь лучше. То маленькие, то большие листы белой бумаги, на которых были изображены карандашом они. Пальцы Фирса, перекатывающие старую потертую фишку, его спина с крестом из гвоздей, четкий профиль и хищный взгляд куда-то в сторону. На других был он сам: руки, перетянутые бинтами, суровый взгляд из-под бровей, вот он кричит, задрав голову вверх, а череп на шее словно оживает и кричит вместе с ним. Ганс, а вот Ганса было больше, забавный, спящий, внимательный, настороженный, словно живой.
Руслан рассматривал рисунки, аккуратно складывая их в папку, болело все, все нутро и душа, оказывается, она у него есть. Он останавливал себя каждый раз, когда хотел сорваться и поехать к ней, а хотелось постоянно. Приехать, прижать к себе, сказать, что все ерунда, что он станет другим, он уже стал другим, он все сделает для своей женщины.
Альберт замолчал, наблюдая за Русланом, он сам часами рассматривал эти рисунки, вглядываюсь в каждый штрих, в самого себя на них. Понимая, какая девочка талантливая и невероятная. Какая она другая, не для них.