– Что-то о ледяных холмах, я толком не понял. Там есть еще фляга с вином?
– Две.
– Дай тогда это допью.
Тихий голос усмехнулся и смолк.
Убедившись, что цвета получаются превосходно и отлично держатся на пластине, Апрель вытер руки и пошел к выходу из тайных комнат. У окна опять сидел Титрус. Такая отъявленная наглость не могла не рассердить, но первый Сенатор пребывал в лучезарном расположении духа.
– Чего надо? – поцедил он, растягивая губы в улыбку.
– Я везде тебя искал, – принялся оправдывать Титрус, – сегодня заседание Сената…
– Ах, да, совсем забыл.
– … и надо будет хоть что-то сказать об отсутствии Грэма. Я хотел это обсудить с тобой.
– Да, да, погоди, я переоденусь.
Он вышел, Титрус присел обратно в кресло. Вскоре Апрель вернулся в широких, длинных красно-золотых одеждах и черной мантией на плечах – парадном одеянии первого члена Сената. Титрус, занимавший положение попроще, одевал красные одежды с темно-синей мантией.
– Они уже собрались?
– Думаю, да. Ты решил, что сказать?
– По пути решу. Идем.
Захария наблюдал, как небо быстро сменило свой цвет – оно неожиданно сильно потемнело. Кое-где даже высветились крошечные точки, которые вполне можно было принять за звезды. Порывы ветра обжигали лицо и руки, от неистово пляшущего пламени Кары отлетали желтые огненные обрывки и мгновенно гасли. С пустынных небес стали срываться какие-то колючие крошки. На жаркой Альхене таких холодов не бывало, для путников все было впервые.
– Грэм, – нагнал его Захария, – если мы все-таки найдем душу колоколов, то, что мы будем с нею делать? Ведь душа это понятие абстрактное.
– Реальное, – шепнул голос-невидимка на ухо Грэму, – реальнее, чем плоть.
– Душа – понятие реальное, – повторил за голосом юноша. – А что делать… пока не знаю, я хотел бы отыскать сами колокола, мне кажется, это место я узнаю даже с закрытыми глазами. Увидеть бы их, быть может, они и оставят меня в покое.
– А вот колокола – понятие абстрактное, – в голосе прозвучала едва заметная усмешка.
Грэм тряхнул головой, отгоняя прочь эту усмешку. Он чувствовал, что внутри него началась какая-то работа, нечто вроде большого строительства. Грэм пока еще не знал, что это возводятся гулкие арки, в темноте и тишине которых предстоит неприкаянно блуждать его душе, пугаясь долгого эха сердечного биения.
Треугольное здание Сената сообщалось с Домом Правления таким переходом, что каждый раз, когда Апрелю предстояло идти по нему, он проклинал того, кто этот переход придумал и построил. Лестница с узенькими ступеньками вилась над каменной пропастью, издевательски вымощенной радостными разноцветными плитами. Перила или какие-нибудь другие вспомогательные конструкции показались придумщику деталями лишними. Оставалось надеяться только на собственное чувство равновесия, оступиться и полететь вниз, на радостные плиты было удовольствием сомнительным и однозначно последним. Если же не пользоваться переходом, то для того, чтобы попасть в здание Сената, предстояло сделать здоровенный крюк, обходя весь Дом Правления, его нелепые корявые сады и уродливые клумбы – как ни старайся, всё равно опоздаешь к началу заседания.
Следом шел Титрус, казалось, от его неуверенных шагов раскачивается вся лестница, но это было лишь иллюзией, сильной, но иллюзией. Апрель пытался не обращать на него внимания и целиком сосредоточиться на своих четких, выверенных движениях. На середине лестнице, где расстояние от ступеней до пола было особенно велико, Сенатору пришла вдруг в голову мысль, каким образом еще можно выстроить зеркала. Это решение виделось таким верным, настолько простым правильным, что Апрель едва не рассмеялся.
Колючие крошки превратились в легкие ледяные хлопья – узорчатые и нежные неслись они в потоках ветра. Глотки вина, которые Захария с Грэмом растягивали, как только могли, уже едва согревали. Пористые покрывала из неисчислимого количества этих хлопьев застелили всю округу, не оставив ни единого свободного клочка земли.
– Да что же это такое… – стуча зубами, пробормотал Захария.
– Это снег, – с какой-то обреченной уверенностью ответил Грэм, – все это называется «снег».
Никто не стал спрашивать, откуда он это знает, и Захария, и Кара порядком устали – непривычные к подобным погодным чудесам, они были вынуждены тратить гораздо больше сил на преодоление ветряного сопротивления и борьбу со снежными наносами. Сначала ноги проваливались по щиколотку, но все чаще и чаще стали уходить почти по колено. Ветер бойко разрывал пламя Кары, и она была вынуждена прятаться меж Грэмом и Захарией, выискивая подветренные стороны, зачастую приходилось лететь почти у самой земли.
Голубые лучи Рима щедро разбрасывали по снежной равнине острые искры, не было чище и ярче драгоценных камней, но свет их богатых россыпей не радовал глаза, напротив, раздражал до слез.
Когда впереди показалась темная полоса густого леса, Грэм с Захарией с трудом могли опускать и поднимать воспалившиеся веки.
– Интересно, а можно ослепнуть? – Захария смахнул с лица беспрерывно льющиеся слезы.
Но Грэм промолчал, видать ему это было не интересно.
По периметру треугольного зала теснились уходящие вверх ряды деревянных скамеек, покрытых красной материей, с потолка на железной цепи свешивался большой алый шар, символизирующий звезду Бетельгейзе. Желающий выступить должен был спуститься вниз, встать на круглое каменное возвышение – лагур, испещренное глубоко вырезанными старинными знаками и письменами – по непоколебимым убеждениям шенегревцев, эти письмена заклинали оратора ото лжи, не позволяя ему изрекать неправду. Любой, вставший на возвышение, обязан был быть предельно честным и откровенным.
Самые нижние скамьи заняли Наблюдатели – семеро сухощавых стариков с колючими глазами и неестественно молодыми, гладкими лицами. Они следили за ходом собрания, надеясь к чему-нибудь придраться. Сразу за ними расселись демоны, на которых Апрель уже не мог смотреть без брезгливости.
По традиции к лагуру первым спустился Апрель. Взойдя на возвышение, он приветствовал собрание поднятой рукой с открытой ладонью, что означало чистосердечье к Сенату.
– Решение Грэма отправиться в сумеречную Альхену не было для нас, его воспитателей великой неожиданностью. Наш юный правитель обладает страстью к открытиям и путешествиям. К тому же он представил достойный внимания план освоения пустующих территорий, что в дальнейшем может существенно увеличить благосостояние Шенегрева. Город наш стоит на сухой каменистой местности не богатой ценностями, океан вымирает, он почти пуст, вскоре добычи могут и вовсе прекратиться. Насколько мне известно, некоторые хозяева уже отправляют работников за травами со дна океана, пробуя ее на предмет пользы. Поэтому я считаю изучение сумеречной части Альхены на тему разработок не только желательным, но и крайне необходимым. Желание Грэма изучить до селе закрытый для нас мир, ознакомиться с ним лично, должно быть понятно всем и каждому, ведь сердце юного правителя не переставая болит за благополучие Шенегрева – прекраснейшего города планеты Альхена…
Слушая Апреля, Титрус сидел мокрый от ужаса – первый Сенатор открыто лгал, стоя на лагуре перед Наблюдателями и всем собранием, лгал уверенно и делал это явно не в первый раз.
Стволы деревьев были настолько гладкими, будто полированными, без привычных чешуек коры. Голые ветви в снежных опушках тянулись к залитому дрожащим голубым маревом небу. В вышине бесшумно парили птичьи тени, но из-за густо сыплющихся хлопьев их можно было принять за игру воображения.
Вина осталось четверть фляжки, одежда не грела, как не пытайся застегнуться, запахнуться, закутаться – слишком тонкая, эластичная она отлично подходила к сражениям, но никак не к походам по колено в снегу. Не привыкшие выказывать хотя бы малейшие признаки слабости и усталости, Грэм с Захарией шли вперед, стиснув зубы. Грэма основательно подогревало злое желание докопаться до истины, какой бы нелепой или абстрактной она не была. Думать о том, кому же принадлежит лицо и голос из видений, – а то, что это был голос именно существа из видения, Грэм и не сомневался, – он пока еще думать не хотел. Захарию ничего не подогревало, он просто шел, потому что надо было идти. Пламя Кары совсем побелело, ее золотое лицо будто выгорело до бледно-серебряного. Время от времени она взмывала к хитросплетению древесных крон, высматривая, безопасен ли путь. Мир голубых снегов был пустынен и тих.