В ту же секунду вошёл бесстрастный на вид, младший офицер с пышной шевелюрой, похожей на шоколадный каракуль. Он уставился нечитаемыми и напряжённо-застывшими глазами в глаза своему шефу, ожидая распоряжений. Это был дежурный, он всё видел по своему монитору слежения.
— Выйди, Ратмир. И сотри ту запись, — спокойно приказал ему шеф. — Немедленно! Ничего не произошло. Ты же видишь! — Ратмир с глазами-черешнями на точёном картинном лице, высокий и стройный любимчик отца, на которого он возлагал большие надежды в будущем, продолжал стоять, уже со страхом глядя на Ксению.
— Да иди же! — рыкнул шеф, и тот исчез. Отец поднял Ксению и, взяв на руки с лёгкостью, положил на диван, притулившийся в нише его кабинета. Потом где-то шарил что-то в своих бесчисленных стенных нишах, открывая их в монолите стен. Подошёл и пихнул ей в рот две прозрачные капсулы. От стресса или ещё почему из неё, когда она сидела на полу, опять полилась кровь. Он заботливо затер эту кровь с пола впитывающими салфетками, сбросив их в контейнер — поглотитель мусора, тоже спрятанный в стене у пола. Затем положил рядом серебристый и небольшой комбинезон. Эти профессиональные комбинезоны для космического персонала не имели размера и принимали форму того, кто их надевал на себя в первый раз. С тою же неспешностью и невозмутимой умелостью он стал стаскивать её батистовое платье, испачканное сзади преступной кровью, а спереди на груди ненужным молоком, вернее полупрозрачной желтоватой жидкостью, которой предстояло стать материнским живительным молоком.
Ксения валялась голая и не шевелилась, не понимая, где она и даже кто она.
— Убить меня хотела, дочка? — спросил отец, плача глазами, но сохраняя спокойной мимику своего лица.
— Да, — ответила дочка безразлично. — Но твою лысину так просто не пробьёшь.
— Он за всё ответит, за всё заплатит! — сказал отец, трогая вздувшуюся лиловую шишку на голове. И полез опять в ту же нишу, откуда брал капсулы, за нужной примочкой. Прилепив себе бесцветный пластырь, на глазах всасывающий в себя шишку, он сел в её ногах, прикрыв её наготу комбинезоном сверху. Платье он уже выкинул в тот же контейнер, который успел въехать в монолит стены и замаскироваться в ней.
— Он? За что это он заплатит? За то, что делает детей той, кого хочет? Это же было дитя любви. А ты думал что? Женился на дуре безголовой и забыл меня? Да как же! Так и таскался со своим неуёмным и вечно поднятым мне навстречу фаллосом. — Ксения умышленно похабничала в лицо отцу, — трахал по два, а то и три раза при каждой встрече. Вот тебе и семьянин! А я и не против была. Сама его всюду искала и находила. И буду искать. И буду находить. И буду трахаться с ним. И это будет всегда!
— Не будет, — спокойно ответил отец. — Допекли вы меня оба.
— Тебе-то что? Жалко меня было? — и она положила свою, словно ватную, вялую руку на то, что было скрыто за комбинезоном, что было разорено и опустошенно. Где ещё утром в закрытой и надёжной вселенной жил, как рыбка в воде, эмбрион Космомысла… Возможно, от воздействия препаратов в Ксении, как бесцветная туманность, заполонив в ней всё до клеточных мембран включительно, плавало равнодушие ко всему. И голос свой она слышала со стороны, размышляя о том, кто это и говорит? Сознание работало на автопилоте, а та сущность, что в нём жила, собственно Ксения, взирала на всё со стороны, безразлично где-то над всем этим и болтаясь. И уже не желая тонуть опять в страдании, предоставив всемогущим лекарственным агентам самим разнести это страдание на несуществующие кванты, или что там ещё мельче.
— А если бы тебе кто-то высший над тобою запретил твою Ритку? Или бы взял и залил чем-нибудь, вовсе уж непробиваемым клеем каким-нибудь, то место в ней, до которого ты большой охотник? И что? Другую бы нашёл, и все дела. Так и я. Отдерёшь его с моим мясом от меня, я же другого найду.
— Пусть будет другой, но не он. Пусть хуже, но не он.
— За что ты его ненавидишь?
— За тебя. За то, что развратил, растлил ещё несовершеннолетнюю. За его морду, для меня невыносимую! Тебе нельзя рожать от него детей! Они не будут нормальными.
— Ты думаешь, я не знаю, что ты любил в юности его мать? Но он же сын совсем другого человека. Он родился через несколько лет после того, как вы расстались с Карин, и она вышла замуж за Паникина. Или ты, как сторонник волновой генетики, веришь в то, что он является носителем твоих черт, поскольку ты был первым возлюбленным его матери? Оставил в ней, так сказать, свою информационную печать навечно? «Положу тебя как печать на сердце своё, как перстень на руку свою. Ибо крепка как смерть любовь, стрелы её — стрелы огненные…». Я правильно цитирую? Это песнь Соломона? Только ты не Соломон. А Карин не Суламифь. «Дщери Иерусалимские — черна я, но красива»! А Карин не черна, — чистая гиперборейская богиня, как она себя мнит. Вся изо льда и солнечного света! Нет. Это Лорка так себя мнила. Вот я и потешалась-то над ней! Выходит, мы с Рудольфом, если по твоей теории, информационные брат и сестра? — Словесный поток нёс Ксению неудержимо, имея вполне себе осязаемую фактуру, как ей казалось. И она щупала руками диван, как будто буквы рассыпались ледяными кристаллами, отскакивали от упругой обивки и жгли её кожу, иногда впиваясь в неё. Она не понимала, что это воздействие сильного препарата, поскольку не утратила связности речи.