— Может, это ревность? Ведь твоя Рита позволяла себе… Было время. За это?
Он не ответил ей.
— Мальчишка для тебя, а твоя баба ему давала. Даже требовала от него как дань, чтобы он её изредка и встряхивал от, хотя и тайной, душевной лишь, но старческой пыли. Она же омоложенная старуха. Ты ведь это знаешь? Не знаешь только, сколько ей лет. И никто не знает. А Рудольф носился от неё, как от чумы средневековой, да она его хватала как смерть своими тайно костистыми ручищами. Она же суккуб. Оборотень. На вид девушка, а по сути, карга, подобная смерти с косой. И Рудольф её боялся, бежал от её духовного тлена в ней. Но она его долго не отпускала. Трясла его, садилась верхом сама, как ведьма на помело. Тварь! И ты такое же её слепое орудие, которое она оседлала. А мама? Она же ангел. Всем верит. И ей и тебе. Я не скажу, не бойся. Я жалею её безмерно. И об этом не скажу. Она и не знала о моей беременности. Я последнее время носила широкие платья, а ей говорила, что мода сейчас такая. Она всему верит. — Ксения успокаивалась под сильным воздействием лекарства. Губы будто стягивал мороз, и они еле двигались. Речь была невнятной, и говорить уже не хотелось, только спать. Она натянула комбинезон, не стесняясь отца. Он смотрел с потрясёнными жалостью глазами, но что ей эта жалость крокодила к птице, у которой он отъел крылья. Всё, всё это было ей неродное, чужое, постороннее. Она его убила. Только что. Сферой — спектролитом, закатившейся куда-то под его рабочий безразмерный стол.
— А если бы убила, чтобы мне тогда было? — спросила она тихо и равнодушно. Он уже сидел за своей вечной работой.
— Думаешь, меня так легко убить? Ишь, какая! Подошла, стукнула. И всё? Своими кукольными ручонками. Ты бы лучше этой сферой ему мозги вправила. Какого чёрта женился не на тебе? И ей, той дурёхе, он за что такой? А она на сносях совсем. Думай, кукольная голова! Зачем он тебе? Помирись с Робином. Он прожил большую жизнь, он поймёт. Жалостливый к тому же к вам, бабам. И тебя успел полюбить.
— За что это? Полюбить? За мою ледяную неотзывчивость? За мой хронический отлёт от семейных норм? Я же с любовником валялась в семейном алькове, так сказать, выражаясь историческим сленгом. И ему-то, Рудольфу, представь, что за шик! Отметить своей меткой самца ложе соперника. — Ксения опять умышленно перешла на оскорбительную терминологию.
— Он и Риту твою долбил лишь затем, что она девка его шефа, хотя она и замаскированная старуха. А шеф, суровый как вершина Калиманджаро, видная издалека. Один ты такой вершинный на всю вашу тутошнюю ГРОЗную саванну. А так? Не любил он её никогда. Но как представит, что это ты её используешь, и ему сразу хочется туда же влезть, куда и ты. Вот ведь какие вы сволочи! Кого пометили, к тому вас и тянет. А стоит девушка, чистая и отвращающаяся от всякой мерзости, так и не взгляните. Надо, чтобы лидер указал, а если до вас никто не оценил, то вроде и ценника на ней нет. Да. Вы такие, космочлены своего мирового Галактического Совета. Все к одной чёрной дыре устремлены. Законы физики у вас такие. Может, и ещё кто-то есть? Кто-то над вами высший? Говорят, есть такой. Так она и ходит сверху вниз, и снизу вверх, совершает свои благородные фрикции, снисхождение — восхождение. Всем братьям по большой конфете… — Отец подошёл и закрыл её рот ладонью.
— Если бы ты убила, хотя это и смешно, и невозможно тебе, да и никому, ты была бы замурована в недрах планеты, сверху мёртвой, и стала бы там ублажать тех, кто там замурован за свои уже преступления. Но для такой как ты, это было бы высшей из мук. Ты же не Рита. Ты умеешь только по любви. А представь, там отребье, какого ты никогда не видела на Земле, потому что Землю от них давно очистили. Там извращенцы, полупомешанные и поломанные генетически. Ты бы и не вернулась оттуда.
— И где же наш высочайший гуманизм?