Нервно сглотнул и поднял глаза к потолку, пытаясь отогнать навязчивые воспоминания. Где-то она теперь, упрямая идиотка… Ведь как сквозь землю провалилась, хотя он её даже в федеральный розыск объявил. Нет ни слуху, ни духу… Вот куда, спрашивается деться могла? Даже детьми пожертвовала, лишь бы гонор свой показать… «Твоя жена умерла тогда»… Ну чем, спрашивается, озорницы виноваты, чтобы их при живой матери сиротинить?! Ведь каждый день о ней талдычат: где мама, когда вернется? А мама тю-тю… хвостом вильнула и поминай как звали… Ну что за стерва… Но ничего, он все равно её найдет. Хоть живой, хоть мертвой… Лучше живой, конечно… Хотя он уверен, что она жива, без сомненья жива… Только, скорее всего, на нелегальном положении, раз розыск ничего не дает… Черт, вот что может быть хорошего у женщины на нелегальном положении, без денег и без специальности? Неужели ей сейчас может быть лучше, чем здесь, с ними, в семье, где обеспечивают и любят? Наверняка ведь нет… Сидит сейчас по уши в неприятностях и грязи… Но при всем при этом ведь не возвращается… Не возвращается, стерва!
Рука непроизвольно сжалась в кулак. И угораздило же выбрать жену… Ведь даже о помощи не просит! Это же надо такое ослиное упрямство иметь.
И тут, словно вспышка обожгла мысль, что может быть, Лу попала в такую ситуацию, что о помощи и не попросить. Возможно, память снова потеряла и забыла все на свете, поэтому и не возвращается. Во рту моментально пересохло, и нервным движением он облизнул губы. Главное спокойствие. Он будет методично продолжать поиски, найдет и вернет в семью, чего бы это ему не стоило…
В это время дверь тихо открылась, и в гостиную вошла мать, которую он после исчезновения Луизы попросил переехать к нему на время её поисков.
– Брюс, ты очень занят?
– Нет. А что? – он отложил пульт.
– У Сьюзен совсем порвались туфли, да и у Каролины того и гляди развалятся. Может, сходишь с ними в магазин, купишь, раз у тебя выходной сегодня?
– Мам, может, сама с ними сходишь? Я денег дам.
– Брюс, ну нельзя тупо сидеть перед телевизором целыми днями. Хватит так изводить себя.
– Я не извожу. Я футбол смотрю.
– Какой счет?
– Один – ноль.
– Неужели? А на табло, вон в углу, один-один написано.
– Ну и что с того? Я переключал каналы, видно, еще забили в это время… я ж не неотрывно за матчем слежу…
– Вот и я о том, сыночка… Я же не слепая, вижу… Ты ведь, как ушла она, всякий интерес к жизни потерял… лишь на работе оживаешь маленько… А как выходные, так будто душу из тебя вынимают, ходишь как неприкаянный, ни с озорницами не поиграешь, ни по хозяйству чего… Ты и телевизор-то не смотришь, так лишь… напротив сидишь…
– Тошно, мам…
– Вижу, но это не причина совсем девчонок твоих обездоливать. Им тоже без матери не особо сладко сейчас, так что хватит своими горестями упиваться, лучше их пожалей и хоть чуток приласкай, да внимания удели.
– Да с чего им при тебе-то несладко? Ты и приласкаешь их всегда и обиходишь.
– Тебя я тоже обихаживаю, да вот что-то не особо это тебя радует. Так вот им тоже этого маловато, им ласки и любви родительской хочется. Так что хватит сидеть в кручине, поднимай свою задницу с дивана и топай покупать им туфли, а если и мороженым по дороге угостишь, совсем хорошо будет.
– Ну ты, мать, даешь… Ты чего это так со мной разговаривать-то начала?
– А как еще с тобой разговаривать? Как? Ежели тебе собственные переживания совсем ум-то застили… Это последняя попытка достучаться. Не поймешь, заберу озорниц и уеду обратно в деревню, сиди тут один, что сыч, и тоскуй вволю.
– Не кипятись, ма… не кипятись. Я уже встал и иду. Достучалась ты до меня, достучалась.