– Господи… ужас-то какой, – с испугом выдохнула мать. – Бедная девочка… Ты уж прости, что на тебя подумала… Просто смотрю она при твоем появлении прям напрягается вся, вот и подумалось… Извини.
– Да ничего, ма. Это, кстати, хорошо, что ты ко мне пришла, и мы откровенно поговорили. Хуже было бы, если бы молча стала себя глупыми подозрениями изводить. А то что напрягается Лу, так это естественно, память к ней так до конца и не вернулась, и она боится попасть в глупое положение, сказать что-то невпопад, боится, что её сочтут сумасшедшей… Я ж тебе еще тогда говорил, что это у неё прям фобия, что её могут посчитать сумасшедшей. И меня боится. Боится, что я её или во всей этой афере обвиню, или в психушку сдам…
– Так ты бы поговорил с ней спокойно, как вот сейчас со мной, успокоил бы… Зачем тебе душу-то ей так травить…
– Да не верит она мне сейчас, ма. Элементарно не верит. Её жестоко обманули. Коварно и подло, а она поверила. И сейчас она боится поверить хоть кому-то. Боится, что я тоже обманываю.
– Как у вас все сложно с ней, сыночка… Вот даже и не знаю что посоветовать-то тебе в таком случае… Наверное, только одно: постарайся ласково… ласково с ней и с любовью. А там, Господь милостив, глядишь, и нормализуется у вас с ней все.
– Было бы хорошо… – Брюс глубоко вздохнул и пристально посмотрел на мать: – Кстати, все спросить хотел: как она с озорницами, не злится на них?
– Да кто ж на детей злиться-то может?– недоуменно пожала плечами она. – Да и с чего ей на них злиться? Чай мать родная, а не монстр. Или у вас раньше такое бывало?
– Да нет, просто боли у неё сильные и с ногой, и с головой. Вот и подумалось, вдруг девчушки достают ее, и она раздражается.
– Не видела я, чтобы она раздражалась… Она всегда ласково с ними, правда глазки-то иногда прикрывает и тон разговора с ними у неё меняется, когда те уж слишком разойдутся… Но я старалась особо не допускать, чтобы они уж совсем её донимали. Понимаю, что тяжело ей, и отдохнуть стараюсь побольше дать… И как только вижу, что устала она, озорниц увожу.
– Спасибо, ма. Ты у меня чудо, – Брюс улыбнулся, встал и, подойдя к матери, ласково обнял за плечи.
***
Мила, вытянув загипсованную ногу, сидела в кресле и, держа на коленях плюшевого мишку, терпеливо понарошку поила его чаем из игрушечной чашечки, попутно заставляя устроившихся подле неё сестричек считать, сколько чашек чая выпил мишка и сколько еще может выпить, если знать, сколько воды может поместиться у него в животике.
Девочки, перебивая друг друга, считали и весело смеялись, когда Мила заставляла мишку, обхватив голову лапами, причитать: «нет-нет, вы снова ошиблись, я же лопну… и снова неправильно, теперь я не напьюсь… все, не вожусь я с вами, вы нарочно неправильно считаете, я не стану больше разговаривать… Ну-ка по-очереди, сначала Съюзен скажет, сколько я выпить еще могу, а потом Каролина посчитает, сколько я дополнительно выпью, если сбегаю в туалет и на один литр освобожу свой желудок. И запомните: еще одна ошибка, и я уйду спать!».
– Не уходи, не уходи! Мы больше ни разочку не ошибемся! Это самая последняя ошибочка была, – просительно хватая мишку за лапы, уговаривали его сестрички после очередного неправильного ответа. – Хочешь, мы тебе еще конфеты посчитаем? И поделим их между тобой, осликом и зайцем? Хочешь?
В это время в комнату к ним заглянула мать Брюса:
– Луиза, там обед стынет, может, прерветесь вы?
– Да, конечно. Мы что-то увлеклись… – Мила ссадила мишку с колен и строго посмотрела на девочек. – Время обеда. Не заставляйте бабушку ждать.
– Ну, мамочка… ну еще чуть-чуть… – Сьюзи состроила жалостливую физиономию.
– Ты что маленький ребенок, чтобы так канючить? Что это с тобой, Сьюзен? Я думала, ты девочка большая, взрослая, все понимаешь, поэтому много тебе позволяла, а ты ведешь себя как младенец. Мне что надо пересмотреть к тебе мое отношение? Укладывать после обеда спать, не разрешать брать взрослые вещи, совсем запретить смотреть телевизор? Мне нужно сделать это?