-- Да, прекрасный молодой человек. Что ни говорите, а столичный чиновник -- совершенно особый вид: в нем есть что-то этакое... тонкое, благородное... И, знаете, мне всего больше нравится в нем прямота и достоинство, с которым он держится... Наш провинциал изогнется в три дуги и говорит только, как попугай: "что прикажете" и "как прикажете". А этот имеет собственное мнение. Я сам -- человек прямой и люблю, чтобы мне говорили в глаза правду... Представьте, ваше превосходительство, я ему говорю, что надо сделать так, а он говорит: что -- эдак... Насилу убедил. Полезный человек, образованный, юрист. А как ни говорите: ум хорошо, а два -- еще лучше. Иногда и я могу ошибаться... да, да... Баранов сказал, ваше превосходительство, что бред -- все наши мнения, когда... когда в душе одни сомненья... Это очень верно сказано...
-- А я думаю, что в Волчанском есть излишек этого достоинства... Иногда это бывает в ущерб деликатности... Он знал, что...
-- Ах, ваше превосходительство! Надо помнить, что фамусовския времена прошли. Мне именно и нравится в нем отсутствие той провинциальной деликатности, которая принимает на себя обязанности лакея... Конечно, он только начинает свою карьеру и наткнись на другого человека, испортил бы...
-- Вы говорите глупости, -- перебила генеральша и, когда муж начал было развивать свою мысль о карьере, повторила несколько раз:
-- Глупости, ваше превосходительство! Глупости! Глупости!
-- Но...
-- Ничего не хочу слышать. Глупости! -- звонким металлическим контральто выкрикнула генеральша, потом зажала свои уши тонкими пальчиками и стремительно выскочила из кабинета.
-- Когда вы начинаете говорить глупости, у меня начинается мигрень, -- сказала она из другой комнаты, и холодный шелест шелковых юбок засвидетельствовал об исчезновении капризной барыни.
"Знаем мы вас!.. Не ухаживает, не воскуривает фимиамов, не бегает за вашим хвостом, -- вот и мигрень появляется" -- самодовольно ухмыляясь, подумал генерал и начал сосредоточенно и напряженно прочитывать свежие циркуляры, смысл которых он понимал вообще туго, и, не доверяя себе, перечитывал всегда по нескольку раз, отыскивая в этих циркулярах чего-нибудь неприятного лично для себя. Хотя они, эти циркуляры; пишутся вообще, но генерал отлично знал, что такое обобщение сплошь и рядом проистекает из нежелания Петербурга оскорблять или делать замечания заслуженным провинциальным администраторам.
II.
Члены правления общества "Мизерикордия" съезжались довольно лениво. Заседание было назначено в 7 часов вечера; было уже около восьми, а никто не появлялся. Наталья Дмитриевна, председательница правления, ходила в возбужденном состоянии духа по пустынной анфиладе комнат и с тревогою ждала лакея с докладом о первом появившемся члене правления.
Генеральша была сильно утомлена: сегодня она выдержала два заседания, принимала визитеров, посетила приют подкидышей и теперь, после обеда, чувствовала потребность переодеться в свободный пеньюар и поваляться на оттоманке с романом Марселя Прево. Но это было невозможно: повестки давно разосланы, отложить заседание не догадались. Надо было нести крест свой. И Наталья Дмитриевна смирилась бы с положением вещей, если бы ее не угнетало еще одно маленькое обстоятельство: а вдруг Волчанский, секретарь общества, возьмет да и не явится сегодня в заседание, а Наталья Дмитриевна не может припомнить, зачем созвано правление. С одной стороны Наталье Дмитриевне приятно улыбалась надежда, что заседание не состоится, но с другой стороны ее пугало, что Волчанского до сих пор нет, между тем как члены могут еще съехаться.
Так и есть: звонок!..
-- Отец Герасим! -- доложил лакей.
-- А за Волчанским послано?
-- Посылали. Их нет дома-с.
-- Это возмутительно! -- с сердцем вырвалось из уст Натальи Дмитриевны. Мимоходом она взглянула в трюмо, поправила волосы и деловитым шагом проследовала в библиотечную комнату, где за большим круглым столом, в обыденное время заваленным книгами, газетами и юмористическими журналами, а теперь покрытым зеленым сукном и окруженным венскими стульями, должно было произойти заседание.
-- Мое почтеньице! Как ваше драгоценное здравие? -- произнес отец Герасим, вставая со стула и направляясь навстречу Наталье Дмитриевне с протянутою рукою, мягкой и пухлой, как у дебелой женщины. (Это был самый ревностный и аккуратный из членов правления).