Окинув взглядом девушку, Мирко не мог не залюбоваться ее лицом – молодым, свежим и нежным. Губы – плавно очерченные, сочные, щеки – румяные от ночной прохлады, длинные ресницы, тонкие брови и главное – глаза: черные, как омут, теплые и лукавые. Только черные ли? Может, карие? Или зеленые? Нет, в ночи не разобрать.
– Что застыл? Неживой нешто? – засмеялась девушка. – Разве от меня холодом веет, как от мертвячки? На вот, потрогай, коли не веришь, – она протянула ему правую ладонь. Из-под белого рукава выбился хитро сплетенный из бисера обруч. От руки ее исходило едва уловимое, но человеческое, женское дурманящее тепло. И Мирко наконец очнулся, зашевелился.
– Да ты вот, садись. – Он вскочил, чтобы перестелить возможно ровнее и удобнее, как ему казалось, рогожу.
– Благодарствуй, добрый молодец! – опять засмеялась она его не больно ловкой возне, легко шагнула к огню и столь же легко присела, подобрав ноги. – А ты заботлив да любезен, как я погляжу! Хоть и язык проглотил, – добавила она, глядя снизу вверх на стоящего в замешательстве Мирко. Черные волосы ее в отблеске вспыхнувшего внезапно пламени на мгновение показались мякше какими-то… зеленоватыми, что ли?! Но она не отвела взгляда, а костер продолжал мерцать и плясать, и сумрак ее прядей оставался черным.
«Почудилось», – решил Мирко, обошел костер, подбирая сухие ветви, и тоже присел – с другой стороны, напротив девушки, на колоду, что вместе с Ахти они сюда приволокли. Поворошив веткой в углях, он решился-таки разлепить ставшие отчего-то такими сухими губы.
– А ты откуда будешь? Не страшно одной в лесу?
– Вот уж чего бояться! – всплеснула она руками. – Я в этом лесу выросла, он мне – отец родной. Из села я, недалеко здесь.
– А, из Сааримяки? – догадался Мирко.
– Ну да, оттуда. – Она улыбнулась чему-то своему и снова прямо посмотрела на Мирко. – А ты почем знаешь, ведь нездешний?
– Нет, – кивнул Мирко. – Тут вон в шалаше односельчанин твой. Разбудить?
– Не надо, не надо, пускай почивает, – заторопилась она. – Я знаю: наверно, Ахти это, он вчера чуть свет к болоту ушел. Вы, видно, там и повстречались?
– Повстречались, – подтвердил мякша, усмехаясь про себя, припомнив обстоятельства встречи.
– А баню что вдруг затопили? – спросила девушка, то ли углядев, то ли почувствовав, что старой баней недавно опять воспользовались.
– Да так, в болоте извозились сильно, – соврал Мирко, чем немало насмешил ее.
– Что ж вы так, добры молодцы?! Клюкву-то рановато еще собирать! Ладно, не хочешь – не говори… А ты коневодом будешь? – полюбопытствовала она. – Ахти ведь с собой ни единой лошади не взял, а тут их аж девять ходит!
– Коневод, – опять соврал Мирко. – На ярмарку на Вольные Поля веду. Да, боюсь, не рассчитал. Не прокормить, да и мороки много в лесу с ними: то зверь ночной, то оводы… Дорогой где-нибудь продам.
– За лес не бойся, – участливо сказала она. – Тут ведь Хойра-река не так уж и далеко. Там по бережку идти просто, и деревень много – дойдешь. По дороге за них много не выручишь, а на торгу ратники радославские серебра не жалеют.
– Откуда знаешь? – подивился Мирко. – Или тоже коней любишь?.
– Я всякую живую тварь люблю, – просто ответила девушка. – И коня, и кота пушистого, и волка серого…
– И змею подколодную? – подначил мякша.
– Или тебя змей когда сильно обидел? – вспыхнула она, да так, что щеки зарделись. – А ты видел, какие они по весне узоры на траве свивают?
Мирко кивнул:
– Ага, красиво.
– То-то! И змею, и жабу горластую, и дерево всякое, и траву – а как без них?
– Правду молвишь. – Мирко понравились ее слова. Он и сам так думал, только не находил нужды расписывать это кому-либо. – Ты прости, а величать тебя как? Меня вот Мирко кличут, из Мякищей я, – добавил он, спохватясь.
– Риитой зови.
Они помолчали. Мирко силился найти какие-нибудь подходящие случаю слова, но ничего кроме «А что ты тут ночью гуляешь?» и другой бессмыслицы, о которой вовсе уж думать не стоило, в голову не приходило.
– Давай вот что сделаем, – придумала Риита. – Тут в баньке, я знаю, горшочки есть. Ты принеси один такой, да пошире.
– Зачем? – не понял Мирко. – Вот клубни печеные, лепешки остались. Давай на углях согрею.
– Не надо, – остановила она его. – Ты горшочек принесешь, а я похожу окрест, трав да листьев насобираю – отвар сделать. Нешто не пробовал никогда?
– Почему не пробовал? – обиделся Мирко.
– Что ж спрашиваешь? Или думал, я кашу варить собралась?
– Кто тебя знает? Может, щи варить, может, голову мыть, – пробурчал Мирко. – Горшок-то я принесу, а вот по лесу ты бы все ж одна не бродила.
– Что так? – запальчиво поинтересовалась Риита.
– А если зверь какой, волк. Или вот как к нам один недавно пожаловал. – Мирко благоразумно не стал описывать большого непонятного кота: Риита все равно не поверит, а расспросы пойдут, так волей-неволей придется про всадников рассказывать. Зачем?
– На лошадей напал. Лютый попался, коню всю спину располосовал. Ахти его дубиной подшиб, он и сгинул, точно оборотень.
– Ладно тебе. – Риита проворно поднялась, Мирко вслед за ней – они оказались одного роста. – Не пугай. Мне здесь все места знакомы, каждое дерево знаю. Ступай за горшком, я постерегу, – сказала она и взглянула так, будто все мысли о странном коте и всадниках, мелькнувшие у Мирко, прочла как по-писаному.
– Хорошо, – улыбнулся ей Мирко. Риита нравилась ему все больше, словно с каждой минутой хорошела. – Я быстро.
В бане было темно, хоть глаз выколи. Едва Мирко отворил дверь, повисла настороженная тишина. Мякша прислушался, потом полез за печку – горшочки стояли там. Под лавкой зашуршало, запыхтело, шлепнуло, потом стихло. То ли мышки лесные возились, то ли старик-банник, в неурочный час потревоженный, ворчал и ворочался.
Мирко возвратился к костру. Риита ходила вокруг пламени – стройная, гибкая. Белая рубашка ее неслышным светляком мелькала, будто сама по себе – синяя понева девушки была почти не видима в густой ночи. И еще поблескивал серебряный венчик. Риита что-то держала над костром, потом отпустила: пламя метнулось желтым языком и опало, как прежде.
«Колдунья, ни дать ни взять, – подумал мякша. – Но хороша до чего! И просто с ней, словно всю жизнь знал, а ведь, почитай, и двадцатью словами меж собой не перемолвились».
Мирко подошел. Она обернулась к нему всем телом.
– Вот, принес. – Мирко протянул ей горшочек.
– Воды набрать, вестимо, не догадался, – тихо сказала она, почти прошептала. – Принеси, будь ласков.
– Сейчас, – ответил он так же тихо и пошел к озеру. Пробравшись через кусты ежевики, Мирко вышел к озеру. Вода чуть слышно плескала в поросший травой берег, почти сливаясь с ним. Только по слабому отблеску Мирко понял, что стоит на самой кромке. Он потрогал воду: она была теплая и неспешно отдавала в ночную свежесть то, что вобрала в себя за длинный солнечный день. Мирко погрузил горшочек, и он почти сразу коснулся мягкого песчаного дна. Булькнули пузырьки, плеснула мелкая рыбешка, и снова только ветер шуршал листьями кустарника да глухо пели что-то на своем языке сосны.
Осторожно, чтобы не оступиться и не расплескать воду, Мирко вылез обратно сквозь заросли на опушку. Девушка на сей раз сидела у огня все в той же позе, поджав ноги и глядя на пламя.
– Вода. Я принес, – приглушенно сказал он подойдя. Ему не хотелось, чтобы сейчас вдруг от какого неосторожного движения или громко прозвучавшего слова проснулся бы Ахти.
Риита поднялась навстречу.
– Вот и хорошо, сейчас на огонь поставлю, а пока вода вскипит, я уж трав насобираю. Давай сюда! – Парень протянул ей горшок, и она взяла его, коснувшись при этом пальцев Мирко. И он не сразу отпустил ношу, а на миг задержал, и их прикосновение продлилось. Он ясно ощутил, как бьется кровь под ее теплой кожей. Риита поняла его и тоже не спешила.
– Ну вот, видишь теперь, что я не нечисть лесная, не мавка, не русалка?
– Вижу, – ответил Мирко. – Ты краше русалки будешь. – И он посмотрел прямо ей в очи. Были они глубокими и прекрасными, как лесное озеро, в котором отражаются плакучие серебристые ивы и зеленые сосны. И мерцали в ее глазах золотые и серебряные звездочки – или так казалось оттого, что огонь плясал рядом?