– Провожу, – сказал он прямо, хотя и без радости.
– Только прежде так сделать надо, чтобы никто не понял, куда ты идешь, в какую сторону и зачем.
– Это как же сделать? Неужто думаешь, что в Сааримяки одни олухи живут, что не догадаются? Вмиг разберутся да под белы руки назад вернут.
– А чтобы не вернули, придется нам всем неправду сказать, кроме Суолайненов разве.
– Вот так беда, – нарочито беспечно сказала Хилка. – Как человека колдуном нечистым оговаривать за одну бусину – это можно. А от них заветное спрятать – это уж и худо?
– Кабы только в том худо было, так это еще не худо, – отвечал мякша. – Хуже всего то, что человека, как заживо, похоронить надо будет.
– В чем суть-то, не томи! – вступила вдруг молчавшая до сих пор Тиина. – Кого хоронить?
– Нынче вечером, как станут Ахти пытать, почему он воротился так скоро, я скажу всем, будто видел, как Антеро в болоте сгинул, а как понял, что не выбраться ему, выбросил он вот ее на сухое место, да прямо к моим ногам она и выкатилась. – И Мирко опять вынул бусину, подержал на ладони, давая понять, кто будет на сходе главным ответчиком. – Вам двоим, – кивнул он на девушек, – только одно делать следует: молчать да плакать. Ахти все, как было, расскажет – как он меня у болота повстречал. А про все то, чего не было, я говорить стану.
Все замолчали, обдумывая услышанное. Мирко, никогда прежде не бывший заводилой, с удивлением прислушивался сам к себе, но не мог понять, по правде он поступает или против. Не было рядом ни дяди Неупокоя, ни кудесника, ни Рииты, и оставалось пробираться на ощупь по такому дремучему лесу, где не светили ни солнце, ни золотой знак.
– Нельзя так, – молвила наконец Тиина. – Нельзя, Хилка. А ну как беду накличем? Ты себе места потом не найдешь, да и все мы.
– А что лучше-то? Правду сказать, чтобы твоего Ахти каждый встречный щенком называл, а меня пуще глаза стерегли, как корову блудливую? Большая радость! А Йорме с Кюлликки много ли слаще? Нет, Тиина, не буду я против Мирко Вилковича на сходе говорить.
– И я не буду, – твердо сказал Ахти. – Одно только скажу: нельзя нам будет этой осенью уйти – заподозрят подвох да нагонят и словят, как зайцев. Один год повременить надо. И я заодно с тобой, Хилка, уйду – нельзя мне будет вернуться: не примут меня, да и я уж не тот буду.
Мирко понял, что парень говорит верно, что так и надо делать: год минет, а там и позарастет все быльем, и Антеро забудется, Ахти же все рядом будет. А не зарастет, так все одно Хилка сложа руки сидеть не станет, уж лучше из семьи выйдет, чем в колодец. Только что сейчас она скажет? А Тиина?
– Устала я, – молвила вдруг Хилка. Румянец на ее щеках опять ушел, черты заострились, и прежняя бледность и изнеможение взяли свое. – Ахти верно говорит, я чую. Только кто мне сил даст зиму пережить, когда дальше ручья носа не высунешь, а с полуночи оборотни приходят? Когда одна, как ива сломанная? А?
– Год? – грустно улыбнулся Мирко, которому вновь в этот момент в Хилке причудилась Риита. – А что бы ты сказала, коли надо было тебе идти незнамо куда, искать незнамо что, а на том, найдешь ли, все надежды держатся? Мне вот, может, целую жизнь ждать суждено и не дождаться. Прости, коли что не так сказал, да мне, по всему выходит, виднее…
– Не винись, – отвечала Хилка. – Мне легче не станет, а себя растравишь. Все сделаю, как ты сказал. Вот зиму бы только… – Тут она побледнела пуще, чем была, – хотя куда уж пуще, и пошатнулась.
Тиина кинулась к ней, неожиданно ловко и крепко подхватила подругу, не дав той упасть, обняла, зашептала что-то утешительное и повела девушку вдоль изгороди, к ее дому. Через пять шагов она обернулась, посмотрела на парней выразительно – ступайте, мол, – и опять обратилась к Хилке, которую дурнота, видать, не отпустила еще – она еле переступала.
– Пошли, Ахти, воды принесем, – хмуро сказал Мирко. – Вот все и уладили, да только опять не ладно все, не так…
Несмотря на то, что холм Сааримяки был гранитной твердыней, ходить за каждым ведром к озеру не требовалось. Самый упорный труженик – вода – пробила себе ходы и в каменном теле, и колодцы по склону стояли часто. Ближайший был как раз там, где собиралась топиться Хилка. Туда парни, понятное дело, не пошли. Они направились к другому, пусть не самому близкому, зато был он около двора Суолайненов. Предстоял еще один трудный разговор, и Мирко даже как-то заранее сгорбился, хотя пустое деревянное ведерко вовсе не было тяжелым. «Хоть бы их дома не случилось, – подумал он. – Сейчас вот поработаем чуток, а перед вечером и зайдем, глядишь, за работой и развеется». Что именно должно было развеяться, Мирко не понимал. Он хотел только побыстрее покинуть Сааримяки, хоть на коне, хоть пешим, хоть в самый дремучий лес, но уйти.
Им повезло: Суолайнены как ушли с зарей на поле, так и не возвращались – полдневали там же, где и работали. Мирко с Ахти тоже принялись трудиться. Хотя занимать гостя домашней работой и не к лицу хозяевам, но Мирко и слушать ничего не захотел, сразу дав понять, что сидеть сложа руки не намерен. Скоро Ахти убедился, что Мирко не только из лука метко бьет, но и дрова колет, как щепу, и огород для него – дело привычное. Одним словом, трудились оба на славу.
Тяжесть, морока душевная схлынули, да не заменились ничем: Рииты не было рядом, а посему земля была пуста, несмотря на наличие на ней лесов, болот, Сааримяки и самого Мирко. Душа его еще не привыкла к таким поворотам судьбы, и потому наступило какое-то бесчувствие, словно он спал долго и без снов, а после очнулся в абсолютной темноте, и не мог понять, какое вокруг время и где право и лево. Хотя он не смыкал глаз, почитай, третьи сутки – и какие сутки! – спать не хотелось совсем. Внутри словно мельничное колесо закрутили и все торопили – быстрее, быстрее. Что быстрее? Куда?
Меж тем день стал плавно переходить в вечер, работы в поле заканчивались, и пора было идти опять к Суолайненам.
Дом у родителей Антеро был попроще, чем у Виипуненов: не было каменного основания, не было горницы, да и сама изба была поменьше, зато резьба ее украшала такая, что глаза разбегались: охватить, осознать целиком весь узор было невозможно. Каждая мелкая деталь его была сама по себе превосходна, одно неуловимо переходило в другое, другое в третье, все это как-то объединялось, сплеталось, вновь разделялось, и вот уже терялось то место, откуда начал, и хотелось начать заново, думая: вот уж теперь поймаю! Ан нет – на третьем шаге все опять рушилось и зачиналось наново.
«Какой это затейник такое изобразил? – подумалось мякше. – Не иначе как дед Тойво».
Хозяева уже вернулись – возле бродили пестрые куры, а в хлеву блеяли овцы. По двору еще разгуливал большой пес – рыжая кудлатая дворняга с огромной лобастой головой и черной пастью, полной острых белых зубов. От собаки их отделяла – смешно сказать – низенькая слега. Памятуя, что хорошая собака – а в Мя-кищах, по крайней мере, плохих не держали – никогда не пойдет без дозволения хозяина за установленные им охраняемые пределы, подойти к калитке Мирко не опасался. Пес, к его удивлению, не залаял, а стоял напротив, шагах в десяти, помахивая хвостом и посматривая на мякшу хитрыми блестящими глазами: не поймешь, то ли приласкаться хочет, то ли – в горло клыками.
– Входи, не бойся, – деловито сказал Ахти. – Это Кууси, он не тронет.
– Тебя, может, и не тронет, – усомнился Мирко, – а вот со мной мешкать не будет. Иди, зови Йорму Тойвовича да не забудь упредить, с чем пожаловали.
Ахти ступил на двор, и хотя рыжий Кууси действительно признал его, парень держался все ж весьма аккуратно, а на протянутый на ладони хлеб Кууси даже ухом не повел – видать, хорошую трепку получил некогда за подобное чревоугодие.
Ахти заглянул в избу, но там никого не было, тогда он пошел за дом. Через некоторое время хиитола появился снова, а рядом с ним был крепкий широкоплечий мужчина в шапочке, скрывавшей лысину, лицом – совершенный полешук: нос с горбинкой, усищи длинные, аж свисают на концах, лоб высокий, виски вдавленные, а глаза – как у ребенка. По виду его никак нельзя было сказать, что три дня назад из дома ушел единственный сын. На левой руке у Йормы был обруч, плетеный из бисера, почти такой, как на руке у Рииты, но, приглядевшись, Мирко понял, что рисунок все же иной. Видно, сейчас Йорма работал топором – к штанам пристали мелкие щепочки и другой деревянный сор. Рубаху он не надел – так и вышел голый по пояс. Значит, все же спешил узнать про Антеро. В который раз за сегодняшний день Мирко знакомился.