Кюлликки остановилась, а потом продолжила:
– Меня другое заботит: Йорма тут храбрится, что сход ему не указ. Ой ли, муж мой дорогой! Со всем селом вздорить – добра не будет. Ахти умен оказался, как чуял, не стал своими руками чужой стыд укрывать, пусть и не совсем чужой, а дядин. Только сход иначе порешит. Скажут: опять надо за Антеро охотников снарядить. И тебя, Мирко, на сход позовут, ответ держать. И что тебе там говорить, правду ли, нет, – не угадаешь.
– А я еще не все ведь сказал, – отвечал Мирко. – Мы ведь с Ахти об этом тоже кумекали.
– И что же? – спросил благодушно Йорма.
– Дело нелегкое предстоит, – начал мякша, стараясь тщательнее подбирать слова, чтобы не задеть самолюбия отца Антеро и не огорчить его рассудительную, добрую мать. – Мы и так, и этак примерялись. Надо же, чтобы и вас в покое оставили, и Антеро, и Хилку, и Ахти. А как? Придумали. Правду сказать, мне это все не по сердцу, но ничего другого в голову не приходит.
Так вот: придется мне пред сходом вашим неправду говорить, да и не просто обманную, а настоящую ложь, и во лжи той клясться, ежели потребуют. Сказать я должен: мол, нет более на свете человека такого, Антеро Суолайнена, сына Йормы, сына Тойво, – сгинул он на моих глазах в трясине, когда, по обыкновению своему, по кочкам прыгал. А я будто видеть – видел, а спасти не смог, потому как далеко было, а веревки долгой под рукой не было. Только и успел он, что крикнуть, кого про смерть свою оповестить, да бусину эту мне под ноги кинуть. Знаю, худо поступаю, но не знаю, как иначе всем помочь.
Кюлликки слушала его молча, подперев щеку рукой и смотрела печально то на мякшу, то на Ахти. Йорма же, по мере того как Мирко говорил, все больше и больше серьезнел. После того как парень закончил, он еще помолчал немного, затем ответил, выговаривая каждое слово, будто топором набело работал:
– Ты, Мирко Вилкович, вижу, и вправду крепко думал. И совестишься ты зря – я хоть и старше тебя годами, а вряд ли что умнее выдумаю. Говорят, из рода ушел – будто умер. Про Антеро того не скажешь, несправедливо будет. Только вот из общины он точно ушел. А коли так, выходит, для рода он жив, и род про то знает, а для остальных умер, и их про то известят. – Он задумался опять. – На словах все складно выходит, да человек ведь так устроен, что любую ложь свою за правду выдает, а любое худо – за доброе дело. С дедом Рейо бы посоветоваться, да поздно, не успеем. Скоро на сход будут звать – шила в мешке не утаишь, про Ахти уж вся деревня знает, что воротился… Ладно, говори то, что совесть подскажет, Мирко Вилкович, не малец уж. Ни я тебе не судья, ни сын мой. Что скажешь, мать? – обратился он к жене.
– Что тут скажешь, – не отнимая руки от лица, мягко ответила она. – Оно, конечно, не по правде будет. А кто сейчас по правде живет? Хозяин небесный, он все видит. Коли правы – помилует, неправы – накажет, чтобы впредь неповадно было… Хилке сказывали, добры молодцы?
– Да, – заговорил не проронивший до сих пор ни слова Ахти. – Она согласна. А еще мы так решили: если через год Антеро домой не вернется и у нее самой охота не пройдет его искать, уйдет она туда, куда и он подался. Мирко сказывал, в мякищенских краях народу не много, а уж каждого нового человека и подавно помнить будут. И я с ней пойду, сопроводить.
– Ишь, хитрецы, – грустно глядя на него, улыбнулась женщина. И тут Мирко понял: ей давно известно – да и не ей одной, – что для Ахти Хилка не просто подружка и не просто двуродная сестра. Она видела все, но при Ахти не выдавала этого. И, должно быть, один только Ахти не подозревал о том, что тайна его – и не тайна вовсе.
Наступила тишина. Стало слыхать, как где-то скрипит колодезный ворот, квохчут куры, переговариваются люди. Кууси поглядел на людей круглыми карими глазами, положил умную морду хозяину на колени: «Что пригорюнился?»
Йорма почесал пса за ушами.
– Прохладно стало. Пойду, рубаху надену. – Он встал, расправил плечи, обвел всех взглядом и молвил утвердительно: – Будет горевать-то. Антеро жив-здоров, болото уж миновал сейчас. Хилке непотребства над собой учинить не дали да успокоили. Бусина волшебная – пусть волшебная, коли Тойво-покойнику так угодно было, – хорошего хозяина нашла, не пропала без дела. Глядишь, старик и не прогневается. Завтра же поутру пойду, требу ему положу. А если на сходе все обойдется, то и вдвое спасибо, Мирко Вилкович, что уважил, что участие принял. Теперь тебе к Виипуненам ворочаться надо. А после схода еще увидимся.
– Не благодари пока, Йорма Тойвович, – поклонился старшему мякша. – После все. Тебе спасибо, что со двора за такие мои речи не погнал.
– Будет тебе виноватиться, молодец, – молвила Кюлликки. – Ступай, не тревожься. И тебе, Ахти, спасибо, что друга не кинул, дорогу не заступил.
– Спасибо, тетя Кюлликки, – сказали Мирко и Ахти в один голос.
– Ступайте, не то припозднитесь! – наказал им Йорма. – Свидимся еще.
Мирко и Ахти пошли со двора. Путь их шел все по той же главной улице, сбегавшей к озеру. По середине дороги тянулись вдоль два желоба, шириною как раз чтобы входило колесо телеги. Между желобами вершков сорок или немного меньше. Говорить было больше нечего, оставалось ждать, когда позовут на сход, и Мирко просто так спросил:
– Отчего желобки такие по дороге? Для телег?
– Для них, – подтвердил хиитола. – Это дела древние. Говорят, это вольки еще завели, а другие отказываться не стали. Вот и пользуемся.
– Ага. А этот самый Рейо Лахтинен, которого Йорма Тойвович все поминал, это не тот ли старик, что мы на поле с внучками повстречали?
– Тот самый. Он в селе человек уважаемый, даже старостой был.
– Странный он, однако. А еще со мной о чем-то говорить хотел. Он и вправду такой грозный да праведный, как Йорма расписал?
– Не простой, да, пожалуй, – полуутвердительно произнес Ахти. – А так ты его не бойся. Вот ему-то первому все сказать и надо было. Жаль, не успели за всем. По молодости он по разным краям ходил, может, и у вас был.
Продолжив путь в молчании, к дому Виипуненов они явились точь-в-точь вовремя: Крета и Тиина уже принялись собирать на стол для вечерней трапезы, а баня была готова принять уставших работников. И работники были уже здесь: по переулку вышагивал Юкка, ведя в поводу гнедую, тянувшую телегу с сеном и инструментом. А позади, ведя еще двух лошадей, шли усталые поденщики – сегодня они успели много. Девушки-работницы уже разошлись по домам, а парни сначала обиходили коней, задали им корму и, распрощавшись с хозяевами, тоже ушли.