Те времена, однако, минули столь давно, что кроме подземных ходов да обтесанного гранита ничего от них не сохранилось. По одной старой легенде, которая дошла к хиитола от обитавших лет триста назад в четских увалах вольков, жили здесь многочисленные и могущественные народы, сплотившиеся под началом великой королевы, коя была еще и богиней. Где-то в лесах, говорят, еще сохранились ее святилища, только никто их не видел. Куда потом подевались эти племена и сама богиня – предания умалчивали, и словно в черную пропасть канули несчетные века, прошедшие меж их временем и порой, которую вновь озарил свет людской, пусть и легендарной, памяти. На место исчезнувших ваятелей и каменотесов пришел малый народ, искусный, добрый и улыбчивый, но скромный и скрытный. Колдун, когда обучался науке волшебства, исходил вдоль и поперек всю Четь, предгорья Промозглого Камня, Мякищи и даже юг Снежного Поля. Бывал и на островах в глуби болота и, подтверждая повесть Антеро, сообщил мякше, что и сам видел издали человека из малого народа: тот вышел на обрыв над озерцом, разлившимся среди мшары. Однако, хотя разделяли его и Реклознатца добрая сотня саженей, человек этот приметил все же колдуна, стоявшего внизу, среди кустов жимолости и высоких трав. Он не исчез, но сделал рукой общепонятный жест: не приближаться! – и только увидев согласный кивок, удалился в лес. Некоторое время малый народ уживался с людьми, но когда по Хойре и другим рекам стали подниматься на север сильные и воинственные, охочие до новых угодий оленные люди, малому народу пришлось потесниться. Затем к самой кромке болот прижали их еще более многочисленные и непоседливые в те времена хиитола, а уж с приходом вольков, ругиев и особливо полешуков и мякшей, малый народ и вовсе поредел и удалился в самую глушь четских трясин. Последнее же поселение малого народа в Мякишах, стоявшее на берегу Порсквы, угасло вовсе недавно – лет сто пятьдесят назад.
Далее остров на Смолинке из-за чрезвычайно стремительного здесь течения и большой глубины, не допускавшей брода, был позабыт. Волькские волшебники устроили здесь ненадолго место для своих сходов, но длилось это недолго: вольки вообще не слишком задержались в Чети. И хотя и та, еще не древняя, эпоха успела подернуться туманом безмятежного мирного времени, четские леса хранили свою память о том, как многие народы по обе стороны Промозглого Камня пришли в непонятное и безостановочное движение: так дикая горная речка ворочает свои камни. И, словно те камни, сталкивались народы меж собой, братались и воевали, объединялись и вздорили, уходили в дальние страны за лучшей долей или изгоняли пришлые племена, заодно расширяя свои владения за счет соседей. Немало крови унесла тогда Хойра на юг, немало злого, холодного железа ржавело потом, рассыпаясь в пыль, в болотах и чащобах. И вот, ныне только полянины могли похвастаться тем, что не сидят без дела их боевые дружины, не гниют по крутым речным мысам ограды крепостей. И лишь редкие отважные люди с севера, вроде дяди Неупокоя и деда Рейо, рисковали то ли ради славы, а то ли просто из любопытства покинуть обжитые места и привычный уклад. А свирепых и неуемных некогда ругиев и вольков, малыми отрядами бравших многолюдные арголидские города, ныне и след простыл – остались только их дальние потомки, вроде Кулана Мабидуна, не помнящие, кто и откуда они. Ругии теперь живут на западе, в каменных городах, стригутся и бреют бороды и почитают себя за самый просвещенный в мире народ, воспевая в легендах свои прежние кровавые походы. А вольки, если еще и живы, то ушли куда-то к западному океану, но где это – точно сказать сложно.
Но вот минули годы, и среди хиитола появились колдуны-странники, кто, не чуждаясь отцовских обычаев и богов, а напротив, восстанавливая и укрепляя их, принялись бродить по Чети и за ее пределами, собирая мудрость у иных народов. Стали они создавать новые святилища, находить заброшенные, обучать древним знаниям молодых смышленых ребят. Один из таких и пришел на гранитный островок, закрывающий заводь на Смолинке. Звали его Раймо. Здесь нашел он камни с надписями, что оставили волькские волшебники. Теперь эти камни покоились на речном дне – вместе с вольками ушли отселе и их боги, и непонятные знаки на валунах могли только рассердить богов хиитола. А над тем местом, где выходил на поверхность подземный ход, лежали в траве обломки жестоко разбитого, очень древнего изваяния, бывшего когда-то фигурой прекрасной женщины. Целой осталась лишь голова, все прочее изничтожили с такой яростью, что иное раскрошилось в пыль, иное и вовсе пропало, иное было отколото так, что не уразумеешь, чего являлось частью и с чем смыкалось, и лишь голова и лик, прекрасный, светлый и гордый, сохранились невредимы, не покорившись темной жестокости. Ясно, что совершили это не вольки: те всегда чтили древность, даже чужую, да они просто бы унесли изваяние в другое место или сбросили в реку – зачем им обломки в святилище? Совершить такое могли либо ругии, либо полешуки, либо какой кудесник или колдун-хиитола – излишние ревнители отцовой веры. Впрочем, и на этот счет у Реклознатца имелись подозрения.
Без малого сто лет назад пришел в Сааримяки новый колдун, большой любитель бани. Меж болотом и каменным холмом нашел он лесное черное озеро, на которое указали ему другие колдуны-странники. Озеро замечательно было своей мягкой, вкусной, удивительно подкрепляющей силы водой. Испробовав ее однажды, колдун пришел в радостное состояние духа и решил здесь поселиться. В глубине леса поставил он себе дом, а на озере всей деревней выстроили баньку. Все шло хорошо, колдун прижился в деревне. Был он уже немолод, но прост нравом и не любил одиночества. Каково было его колдовское умение, про то известно было не много. Видно, чудес творить он не умел, но и не разочаровывал шибко никого. Однако, кроме бани, была у колдуна еще одна страсть: он не терпел малейшего отступления от обычаев веры, хранителем коей являлся. То есть он уважал традиции полешуков и мякшей, не корил никого строгостью правды, но ежели считал, что кто-то, исповедующий веру хиитола, не соблюдает в молениях и обрядах каких-нибудь мелочей или, напротив, допускает лишнее, то никакого спасу от колдуна не было. Он приставал, ровно репей, и не отступал, покуда не добьется своего. Доходило до того, что ежели в детской игрушке видел он подобие бога или богини, то тотчас указывал, что игрушку сию необходимо скорее переделать или вовсе уничтожить, чтобы не сбивала дитя с толку. Чистота же веры, по его убеждению, в том и состояла, чтобы все оставалось, как встарь: быт – бытом, а дух – духом.
Но однажды поутру колдуна нашли в приозерных кустах – голого, полуживого, а баню – распахнутой настежь. Когда привели его в чувство, он пытался объяснить, что хотел, как всегда, окунуться после пара в прохладные и целительные воды озера, но встретил на берегу настоящую русалку, которая навела на него такую судорогу, что и уст разлепить нельзя было, дабы ответить заклинанием. А через три ночи колдун отправился за Каммову, реку черного ужаса, в земли мертвых.
Стала ли русалка причиной скорой его смерти или же какая другая непонятная болезнь, неизвестно. Но все знали – да колдун и не скрывал этого и даже гордился, – что где-то в лесу, к югу от Сааримяки, нашел он и изничтожил «идола, кощунственно изваянного, девы Мелатар истинный облик исказившего». Где именно обнаружил он идола, о том колдун умолчал, дабы неповадно было никому туда ходить и любопытствовать. Жители села, знавшие щепетильность колдуна в подобных делах, подозревали, что в глуши тот набрел на древнее капище забытой богини, принятое им за изваяние девы Мелатар, которая и отомстила ему за оскорбление.
Мирко слушал колдуна, и сердце его билось учащенно: Реклознатец словно собирал в единый узор разрозненные бисеринки, найденные мякшей по пути. Выходило, что и вправду каменная дева на холме была не кем-то, а именно богиней, и этот изменчивый и манящий вкус ее губ носил он на своих губах. Правдой были и слова Ахти о древнем народе – основателе Сааримяки – и о давней войне, которую вел он против северного вторжения и, видно, проиграл: недаром потом наступили годы беспамятства. Вновь ожили недавние страшные и грозные всадники на конях, не касающихся земли, опять вспомнился Черный всадник Снежного Поля – уж не тогда ли пришел он впервые? А пальцы сами собой нашарили в кармане бусину из голубого камня: не волшебным вмешательством были три стрелы из лесной чащи – их направила рука стрельца из малого народа. И, конечно, снова Мирко, как наяву, ощутил дивную воду колдуньего озера, увидел потемневшие бревна бани, почувствовал в руках стройное, горячее тело Рииты. И он живо представил то, что столетие назад увидел ночью давно умерший колдун. И ничего, что ночь, которую провел на озере Мирко, была безлунной: тело русалки само мерцало и серебрилось. Но он-то видел все это совсем по-иному! Перестали быть полусказкой-полубылью вольки: кузня в Сааримяки, клинок и Кулан Мабидун обрели теперь свои прочные корни в четской земле, и зримой стала та тропа, что вела отсюда за Камень. Дядя Неупокой прошел по ней и нашел, чего не ждал. Мирко же, в отличие от дяди, теперь знал, что ему нужно от запада. Он не знал другого: как добиться желаемого. Не хватало, казалось, одной бисеринки в рисунке Реклознатца, и Мирко, не желая перебивать речь старика, дожидался, когда он приподнимет еще одну завесу тайны. Старик разлил из блестящей, позлащенной ендовы мед и продолжил свой рассказ. Ход времени не замечался: за раздвинутым окном по-прежнему стоял блеклый, невнятный день и холодный ветер напоминал, чья власть ныне приходит с севера.