– Не один, – согласился Мирко. – Только стрелы у одного мастера кованы – не трудно сличить.
– Дозволь мне с Хаскульвом пойти, Свенельд-воевода, – прозвучал вдруг мягкий, словно подстилка мшаная, голос. Все повернули головы: говорил хиитола, которого Мирко принял за знакомца колдуна. – Я в ранах сведущ, тебе ведомо.
На миг короче молнии сомнение промелькнуло в Свенельдовом взгляде, а потом, так же быстро поглядев на хиитола и как будто что-то смекнув, воевода ответил:
– Иди, Ари. Дозволяю. Если Ари скажет, поверишь ли? – сызнова оглянулся Свенельд на старосту.
– Поверю, – с некоторой неохотой согласился староста.
– Ну, пойдем, когда так. – Хаскульв покосился на нежданного спутника, но перечить воеводе не стал. Не иначе, Ари Латикайнен и впрямь славен был в селе по-особому. Но и людей, должно быть, врачевал исправно.
Хиитола невозмутимо прошествовал вслед за дружинником – держался прямо, с достоинством, но бороду кверху не задирал.
Свенельд остался стоять как стоял, только поворотился к пристани, за кораблями смотрел – не то делал вид, что смотрит. Молчал воевода – молчали и дружинники, с ноги на ногу переминаясь. Староста косился то на Мирко, то на воеводу, то на улицу, в которую Хаскульв и Ари ушли, и тоже помалкивал. Молчал и Мирко, соображая, чем могло так повернуться настроение воеводы. Можно было допустить, что Ари Латикайнен от Брунко, или даже Прастена, или сам узнал о прибытии Мирко. Но как бы ни уважали хиитола в Устье, а волю воеводы он повернуть не мог бы – не таковым казался Свенельд, чтобы его улестить или усовестить. Никому из сельчан заступаться за Мирко причины не было – даже Прастену: наоборот, ему вред один. Мирко, словно ища, кто же еще мог стать вдруг ему такой заступой, начал осторожно осматриваться.
Село стояло тихое и равнодушное, лес тоже молчал, Только река на незнакомом наречии шумела под берегом, слегка покачивая корабли. Корабли! Мирко заметил, что виденный им давеча парус уже убран, а странные немцы, говорившие схоже не то с чаячьим, не то с вороньим криком, снаряжают своего пузатого черного змея к отходу. А двое из них – один уже седой, а другой рыже-серый, как лисица в предзимье, оказывается, были тут, недалече, – стояли у изгороди и скалились в бороды. Неужто они?! От таких ничего, кроме купли, ждать было нечего: видать, Свенельд с ним сговорился, чтоб его, Мирко, как раба продать?! Его будто холодной водой окатили: вот как, и не поделаешь ничего… Драться – убьют. Или не убьют? Если деньги уж заплачены, а пожалуй, что и так, иначе чего Свенельду так хлопотать, то, может, и не ранят даже: повяжут – и в корабль. А там… Что «там», Мирко не мог даже предположить, ведь ничего об этих чужестранцах не знал. Что у них на уме, да и каков он, этот ум?
Староста, казалось, перехватил взгляд мякши, и немо воззрился на Свенельда. Тот, встретившись взглядом с мужиком, посмотрел снова на Мирко и ухмыльнулся.
– Смышленый, – сказал он вполголоса, в усы, и вдруг резко шагнул к мякше, вплотную подступил. – Смекай, – заговорил воевода торопливее обычного, – если языком молоть станешь и не в свое дело голову совать, без них и останешься. Эти, – он одним движением глаз показал на чужестранцев, – не из Арголиды: зря куражиться не станут. Будешь у них как свой человек, только закон их соблюдай, а он простой. Зачем ты им сдался – не ведаю. Потом узнаешь…
– Свенельд, – позвал тут воротившийся Хаскульв, – вот его стрела. Ею Алвад ранен был. В Устье таковых нет. И в окрестных местах нет – в Мякишах такие только и делают: на жало глянь.
Свенельд отступил от Мирко и прежде, чем взглянуть на жало, сначала поднял взгляд на Хаскульва, словно сказать хотел, дескать, ты что, нарочно, или как? И поморщился, дотрагиваясь до жала…
– Истинно, – промолвил. – Такая руда там только и бывает. Ты, Ари, что нашел?
– Все так, Свенельд, – так же мягко, но звучно отвечал хиитола. – В ране руда эта еще осталась. Малые крупицы. Они на мой зов откликаются.
«Так он голос железа слышит?!» – поразился Мирко. Хотя после того, как Реклознатец остановил Смолинку, дивиться, кажется, было уж нечему.
– Что, Неждан, рядиться будем? – обратился воевода к старосте.
– Твое слово последнее, Свенельд, – чуть с ехидцей отозвался староста. – Если же слышать хочешь, как это по правде будет, – Неждан вновь усмехнулся, – то выкуп надобно заплатить, – он выразительно затянул с уточнением, – семье Алвадовой заплатить. А его, – он кивнул в сторону мякши, – если он еще не раб – смерти предать. А если уже раб, то у кого спросить за него, а, Свенельд? У тех? – Он кивнул на дальних гостей. – Тогда либо пусть платят, либо выставляй поединщика. Добрая будет потеха. Одна поутру была уже. – Староста замолчал так же неожиданно, как и начал, словно имя оправдывая.
– Смело говорить навострился, – усмехнулся Свенельд. – Алвад – разбойник, который нам торг портил. Головы у них нынче нет – разумной головы, – это уж точно, – прибавил он. – Так что смекай: нам теперь они не надобны, как были. Ты свое получишь, не обижу, – снова оскалился воевода. – И вдове долю отложишь – сам проверю. А ты слушай, мякша. – Голос его сделался жестким, будто плеть. – Это и для тебя говорится. И вы слушайте, – обратился он к дружине. – Поморяне знатный выкуп за мякшу дают. Не ведаю, на что он им сдался. Правда, спроси меня кто, взял бы я такого в ватагу, то я сказал бы, что возьму. Так или нет? – обратился он к дружинным.
– Так, Свенельд, – подтвердил по старшинству Хаскульв. – Так ли? – в свою очередь уже он спросил дружину.
– Так, так, – нестройно, но уверенно отвечали Свенельдовы люди.
– Так, – проговорил Хаскульв, снова поворачиваясь к воеводе. – Так, только если бы он не мякша был.
– Верно говоришь, – одобрил Свенельд. – Коли б не поморяне, лежать бы тебе с Асмундом на пару в лесу под корягой, – заключил он. – Решение мое все слышали. Добро твое, коней и пса с собой бери. Что с ними далее делать, твои хозяева скажут.
– По какой правде судишь, Свенельд? – Мирко терпеливо дожидался, когда ж воевода скажет свое слово, прежде чем начать перечить. – Я в Устье не твоим рабом пришел, а свободным. И не этих людей, что у изгороди стоят. Я их в первый раз вижу и, как звать, не знаю. Когда ты справедливый такой, что не хочешь меня запросто жизни лишать, то и суди по правде. Только вместе с Алвадом суди и с Асмундом – я с ними кровью повязан. А про то, что мякша я или кто, – про то в правде не сказано.
– Ну, как их зовут, ты узнаешь скоро, – процедил Свенельд. – Правдивый объявился. Кто тебе сказал, что тебя, как раба, продаю? Сказал кто? – обернулся он к собранию. Ответом, конечно, было молчанье.
Только Ари Латикайнен решился на слово:
– Нет, Свенельд, никто не говорил.
– Верно, – подтвердил воевода. – Что Асмунд человек разбойный, а ты его за межевым камнем порешил, то дело твое. И его, – прибавил Свенельд. Дружинники загоготали, одобряя шутку. – А вот то, что в селе оружие открыл – это уж мое. А то, что оружие поднял против разбойного человека, так это еще проверять надобно, что там промеж вас в лесу вышло да как. Твоя, мякша, доля, что так вышло. По нашей правде все складно: за тебя виру внесли. Как теперь ты с поморянами сладишь – опять твоя доля. Или недоля. – Дружинные снова загомонили. – Это уже в их правде, или уж не ведаю, что у них есть, сказано.
– Благодарствуй, воевода справедливый, – не уступил Мирко. – А по правде будет ли, если ты меня, как воевода здешний, здесь же, в Устье, в рабы отдашь – меня, самого по себе человека?
– Здесь, в Устье? Не отдам, – широко, да недобро улыбаясь, отвечал Свенельд. – А вот что поморяне на корабле решат, то уж, не взыщи, я за них судить не могу, – закончил воевода, в третий раз вызывая одобрительные возгласы дружины.
– А кто ж мне повелит на корабль идти? – не унимался мякша. – То, что вира за меня заплачена, за то добрых людей благодарю. Только дальше я свободный оказываюсь, и никто меня неволить не смеет, если по правде быть.
– Вот репей! – не выдержал Свенельд. – Нешто на сходе со мной рядиться хочешь? Сейчас поморян позовем, сам с ними говори, если поймешь чего, – и тут же на том самом каркающем и лающем языке зычно обратился к двоим немцам.