Впрочем, за время своих странствий он повидал и куда более мерзкие места. Не раз обстоятельства складывались так, что он помогал сделать их менее мерзкими, но вообще Оррик старался не забывать, что попытки исправлять все встреченные по дороге несправедливости мира даже для дваждырождённого, по крайней мере его ступени и круга, неминуемо закончатся разлучением тела с головой. А в случае этого места — ещё и, пожалуй, анимацией в виде послушного раба некроманта. Хорошо если тот перед этим озаботится приставить голову обратно.
Так что, проведя ночь в гостинице — довольно приличной — Оррик предполагал рано поутру оседлать лошадь и выехать из Тоиспо через восточные ворота. Но он предполагал, а судьба, боги и Каллакан располагали, как Оррик и убедился, когда уже заканчивал у себя в комнате принесенный хозяином завтрак.
Когда его чуткий слух уловил шаги нескольких пар тяжёлых, подкованных сапог по лестнице, Оррик среагировал моментально, быстро и почти бесшумно, ничего в помещении не зацепив и не опрокинув, метнувшись к окну. Гостиница, насколько он успел заметить с вечера, была в основном пуста. Может небольшой отряд торопился и не за ним… но лучше было перестраховаться. Окно открывалось легко — но из него Оррик тут же увидел, как на внутренний двор гостиницы заходят с десяток солдат Каллакана — мертвецы, если судить по тускло-красным плащам. Конечно, Оррику не составило бы большого труда перескочить из окна на крышу соседнего здания и уйти поверху… но драгоценную лошадь и основную часть полезных в пути вещей придётся бросить.
Поэтому он решил подождать, посмотреть, за ним ли пришли, а если за ним, то что им от него надо. Но стоять остался так, чтобы сигануть в окно можно было одним прыжком.
По косяку постучал тяжёлый кулак.
— Входите, не заперто, — отозвался Оррик.
За распахнувшейся дверью оказался человек не особо выделявшийся ростом или статью, но одетый в дорогой воронёный доспех. Чтобы понять, что стоявшие позади него здоровяки в доспехах подешевле были мертвы не требовалось замечать красные плащи или удивляться, почему у одного из них на шее след, как если бы от петли. Выдавало даже не то, что они не моргали и не потели, а то, что они не следили за собой. Живой давно бы избавился от попавшей в волосы соломинки, или там смахнул бы многодневную пыль с лица. А мертвым было всё равно.
— Вы чужеземец, которого зовут Орриком, путешественником из Яннарии? — поинтересовался живой командир. Получив утвердительный кивок, он церемонно продолжил. — Великий владыка Каллакан, господин Тоиспо по праву завоевания, равный небесам хозяин жизни и смерти, желает видеть вас.
Всё же, Оррику очень, очень не хотелось бежать из города на своих двоих. Между границами страны Каллакана и страшным Сапфирным морем лежали одни горы. Прокладывать путь на восток пешком, или на добытой тем или иным способом крестьянской кляче, могло быть сильно рискованнее, чем узнать, что от него нужно господину некроманту.
Но проходя мимо выгоревших развалин храма Небесных Богов на центральной площади Тоиспо, Оррик усомнился в своём решении. Не то чтобы он отличался горячим благочестием, но…
Командир как видно заметил его взгляд:
— Повелитель Каллакан, по своей милости, изгнал из города чужеземных богов, принесённых сюда акшанцами, и восстановил истинных богов гор и долин в их правах.
Оррик ещё раз покосился на скелеты в железных клетках, свисавших с закопченных стен и столбов, вбитых вокруг развалин. Кости были неподвижны, но прутья местами казались промятыми изнутри. Да уж, вряд ли Каллакан сделал это из уважения к правам местных божков. Просто те наверняка были готовы говорить людям всё, что он прикажет, тогда как Восемь Небесных Богов почитали некромантию греховнейшей мерзостью. Оррик слышал об учинённой Каллаканом расправе над священниками Восьми задолго до того, как увидел Тоиспо, но тогда люди, от которых он о ней слышал, произвели впечатление пересказывающих страшные байки с добавлением собственных фантазий. Похоже, что природный скептицизм на этот раз подвёл его… Нет, Оррик решил не врать себе — его подвёл не скептицизм, а желание избежать лишних трудностей, которое побудило не верить в рассказы вполне правдоподобные, находя причины сомневаться в рассказчиках.