Джейми сделал гримасу, склонившись вперед и схватившись за живот.
— Это значит, — сказал он, — что я хочу, чтобы ты оставила меня одного хотя бы ненадолго. Если ты не против.
Я поспешно выполнила его просьбу и пошла завтракать.
Немного позже я заметила опрятную фигуру францисканца в сутане. Он шел через двор к монастырю. Я поспешно догнала его.
— Отец! — окликнула я, он обернулся и заулыбался, увидев меня.
— Доброе утро. Мадам Фрэзер — так вас зовут? Как себя чувствует сегодня утром ваш муж?
— Лучше, — ответила я, надеясь, что это так. — Я хотела еще раз поблагодарить вас за вчерашнюю ночь. Вы ушли так быстро, что я даже не успела спросить, как вас зовут.
Ясные карие глаза сверкнули, когда он поклонился, прижав руку к сердцу.
— Франсуа Ансельм Мерикёр д'Арманьяк, мадам, — ответил он. — Так меня крестили при рождении. Теперь известен только как отец Ансельм.
— Ансельм Веселое Сердце? — улыбнулась я. Он пожал плечами — типичный французский жест, не изменившийся за столетия.
— Пытаюсь, — он иронически скривил губы.
— Я не хочу вас задерживать, — сказала я, взглянув в сторону монастыря. — Я только хотела поблагодарить вас за помощь.
— Вы нисколько меня не задерживаете, мадам. Честно говоря, я все тянул и не приступал к делу, потакая самым грешным образом собственной праздности.
— А что у вас за дело? — я была заинтригована. Совершенно очевидно, что этот человек — посетитель монастыря, его сутана францисканца очень выделялась среди бенедиктинцев. Здесь было несколько приезжих, как сказал мне брат Полидор, один из послушников. В основном ученые, прибывшие сюда, чтобы свериться с книгами, хранившимися в знаменитой библиотеке монастыря. Ансельм, как оказалось, был одним из них. Он уже несколько месяцев занимался переводами сочинений святого Иеронима.
— Вы уже видели библиотеку? — спросил он. — Пойдемте, — тут же добавил он, увидев, как я потрясла головой. — Это, право же, очень впечатляюще, и я уверен, что аббат, ваш дядя, не будет против.
Мне хотелось посмотреть библиотеку и очень не хотелось возвращаться в одиночество гостевого крыла, поэтому я без колебаний пошла с ним.
Библиотека была прекрасна — с высокой крышей, с вздымающимися ввысь колоннами, которые соединялись со стрельчатыми сводами крыши. Высокие окна заполняли промежутки между колоннами, впуская в библиотеку изобилие света.
В основном окна были из прозрачного стекла, но на некоторых имелись обманчиво простые витражные изображения библейских притч. Шагая на цыпочках мимо согбенных спин читающих монахов, я остановилась, чтобы полюбоваться Побегом в Египет.
Некоторые книжные полки выглядели привычно, книги на них стояли плотно, в ряд. На других полках книги лежали, чтобы не повредились старинные переплеты. Имелась даже застекленная книжная полка, в которой хранились пергаментные свитки. В библиотеке держалось устойчивое ощущение приглушенного ликования, словно заветные фолианты беззвучно пели под обложками. Я вышла из нее, ощущая умиротворение, и неторопливо пошла с отцом Ансельмом через главный двор.
Я еще раз попыталась поблагодарить его, но он пожал плечами.
— Не думайте об этом, дитя мое. Надеюсь, что сегодня вашему мужу лучше.
— Я тоже. — Не желая задерживаться на этом вопросе, я поинтересовалась: — А что такое — Неустанное Поклонение? Вы сказали вчера ночью, что была ваша очередь для этого.
— Вы не католичка? — изумленно спросил он. — Ах, я забыл, вы же англичанка! Так что, разумеется, вы протестантка!
— Я вовсе не уверена в этом, если говорить о вере, — ответила я. — Но формально я, вероятно, католичка.
— Формально? — Гладкие брови изумленно взлетели вверх.
Я замялась, памятуя печальный опыт с отцом Бэйном, но не похоже было, что этот человек начнет махать у меня перед лицом распятием.
— Ну, — начала я, наклонившись, чтобы вырвать сорняк, выросший между булыжниками, — меня крестили католичкой. Но родители мои умерли, когда мне исполнилось пять, и я росла у дядюшки. Дядя Ламберт был… — Я замолчала, вспоминая неуемную жажду знаний дяди Ламберта и его веселый цинизм во всем, что касалось любой религии — он расценивал их, как отличительную черту культурного развития. — Ну, видимо, если говорить о вере, он был всем и ничем, — заключила я. — Знал все, не верил ни во что. Так что моим религиозным воспитанием больше никто не занимался. И мой… первый муж был католиком, но, боюсь, довольно нерадивым. Так что, думаю, я скорее язычница
Я осторожно наблюдала за ним, но вместо того, чтобы прийти от моих откровений в шок, он добродушно рассмеялся.