Он рассказал мне все. Медленные и осознанные удары кнутом вперемешку с поцелуями. Шокирующую боль от ожогов, призванную вырвать его из бессознательного состояния, к которому Джейми так отчаянно стремился, и дальнейшие унижения. Он рассказал мне все, колеблясь, иногда со слезами; гораздо больше, чем я могла выслушать, но я слушала его и молчала, как исповедник. Он иногда вскидывал на меня быстрый взгляд и тут же отводил глаза.
— Я бы выдержал боль, неважно, насколько сильную. Я ожидал, что меня… используют, и думал, что могу выдержать и это. Но я не смог… я… он…
Я свирепо впилась ногтями в ладонь, пытаясь не нарушить молчания.
Джейми беззвучно задрожал, потом снова заговорил, хриплым, но безнадежно твердым голосом.
— Он не просто причинял мне боль или использовал меня. Он занимался со мной любовью, Клэр. Он причинял мне боль — ужасную боль — пока делал это, но это был акт любви. И он заставил меня отвечать ему — будь проклята его душа! Он делал так, что у меня вставал! — Его рука сжалась в кулак и с такой бессильной яростью ударила по спинке, что затряслась вся кровать.
— В… в первый раз он был ужасно осторожен. Он воспользовался маслом и долго размазывал его по мне, прикасаясь ко мне… везде. И я не мог сделать так, чтобы не возбудиться от его прикосновений, как не мог остановить кровь, когда он порезал меня.
Теперь голос Джейми звучал устало и безысходно. Он замолчал и в первый раз с того мига, как я вошла в комнату, посмотрел мне прямо в лицо.
— Клэр, я не хотел думать о тебе. Это было непереносимо — находиться там, нагим, и… вот так… и вспоминать, как я любил тебя. Это походило на богохульство. Я хотел стереть тебя из памяти и просто… существовать, так долго, как придется. Но он не позволил мне и этого. — Его щеки влажно поблескивали, но он не плакал.
— Он говорил. Все это время он разговаривал со мной. Иногда угрозами, иногда о любви, но чаще всего — о тебе.
— Обо мне? — После такого долгого молчания из моего горла вырвалось какое-то карканье.
Джейми кивнул и снова уставился в подушку.
— Ага. Знаешь, он ужасно ревновал к тебе.
— Нет. Нет, я не знала этого.
Джейми снова кивнул.
— О да. Он спрашивал меня — трогал и спрашивал: а она делает так? Может твоя женщина в-возбудить тебя так сильно? — Голос Джейми задрожал. — Я ему не отвечал — не мог. И тогда он стал спрашивать: что, по-моему, ты бы почувствовала, если бы увидела… увидела меня… — Он сильно закусил губу, не в состоянии продолжать.
— Он делал больно, потом прекращал и любил меня, пока у меня не начинал вставать… и тогда он делал очень больно и в самый разгар этой боли брал меня. И все время говорил о тебе, и ты постоянно была у меня перед глазами. Я боролся, мысленно… Я пытался отстраняться от него, пытался отделить сознание от тела, но боль прорывалась насквозь, снова и снова, ломала все барьеры, которые я возводил. Я пытался, Клэр… Господи, я так старался, но…
Он уронил голову в ладони, впившись пальцами в виски, и отрывисто произнес:
— Теперь я знаю, почему юный Элик Макгрегор повесился. Я бы сделал то же самое, не знай я, что это смертный грех. Пусть он проклял меня при жизни, на небесах ему этого не добиться.
Наступила тишина. Джейми пытался взять себя в руки. Я машинально отметила, что подушка у него на коленях вся во влажных пятнах, и хотела встать и поменять ее. Джейми медленно покачал головой, все еще глядя себе на ноги.
— Теперь… теперь все связано в один узел. Я не могу думать о тебе, Клэр, даже о том, чтобы поцеловать тебя или взять за руку, без чувства, что страх, боль и тошнота тут же вернутся. Я лежу здесь и чувствую, что умру без твоего прикосновения, но когда ты прикасаешься ко мне, я чувствую, что сейчас меня вырвет от стыда и отвращения к самому себе. Я теперь не могу даже видеть тебя без…
Он уткнулся лбом в узловатые кулаки, сильно вдавив костяшки пальцев в глазницы. Напрягшиеся сухожилия на шее были резко очерчены, а голос звучал приглушенно.
— Клэр, я хочу, чтоб ты оставила меня. Возвращайся в Шотландию, в Крэйг на Дун. Возвращайся к себе домой, к своему… мужу. Муртаг отвезет тебя. Я ему рассказал. — Он снова замолчал. Я не шевелилась.
Джейми с отчаянной отвагой вскинул голову и бесхитростно произнес:
— Я буду любить тебя столько, сколько буду жив, но я больше не могу быть твоим мужем. А ничем меньшим я для тебя быть не желаю. — Его лицо исказилось. — Клэр, я так сильно хочу тебя, что каждая косточка дрожит, но — да поможет мне Господь — я боюсь прикоснуться к тебе!