Когда солнце село, в коридоре послышались шаги. Дверь открылась, и в комнату вошел аббат, дядя Джейми. Его сопровождал отец Ансельм и еще трое монахов, один из которых нес небольшую кедровую шкатулку. Аббат подошел и коротко благословил меня, а потом взял меня за руку.
— Мы хотим помазать его, — произнес он низким добрым голосом. — Не пугайтесь.
И повернулся к кровати, а я диким взглядом уставилась на Ансельма.
— Таинство Последнего Помазания, — пояснил он, придвигаясь ближе ко мне, чтобы не потревожить монахов, сгрудившихся у постели.
— Последнее Помазание! Но ведь это только для умирающих!
— Ш-ш-ш. — Он отвел меня от кровати. — Правильнее называть это помазанием болящих, но на деле его обычно приберегают для тех, кому грозит опасность умереть.
Монахи осторожно повернули Джейми на спину и устроили так, чтобы как можно меньше травмировать израненные плечи.
— Цель этого таинства двойная, — продолжал Ансельм, бормоча мне прямо в ухо. — Во-первых, это таинство исцеления. Мы молимся, чтобы страдающий исцелился, если на то будет Господня воля. Елей — освященное масло — считается символом жизни и здоровья.
— А вторая цель? — спросила я, уже зная ответ. Ансельм кивнул.
— Если Господь не пожелает, чтобы страдающий исцелился, Он дает полное отпущение грехов, и мы предаем его в руки Господа, чтобы душа в мире рассталась с телом. — Он увидел, что я собралась спорить, и предупреждающе положил мне руку на плечо. — Это последние ритуалы Церкви. Он имеет право на них и на мир, который они несут с собой.
Приготовления завершились. Джейми лежал на спине, его чресла были целомудренно прикрыты тканью, в изголовье и в ногах кровати горели свечи, неприятно напомнившие мне могильные огни. Отец Александр сидел у кровати, рядом с ним один из монахов держал поднос с дароносицей и двумя маленькими серебряными бутылочками: со святой водой и елеем. Через обе руки он перекинул белую ткань.
Как чертов виночерпий, злобно подумала я. Вся эта процедура страшно раздражала меня.
Обряд проводился на латыни, негромкое ответное бормотание монахов успокаивало слух, хотя я не понимала слов.
Ансельм шептал мне на ухо, что означали отдельные части службы; другие были самоочевидны. В какой-то момент аббат сделал знак Эмброузу, тот шагнул вперед и поднес к носу Джейми небольшую бутылочку. Должно быть, в ней находился нашатырный спирт или другой стимулятор, потому что Джейми дернулся и резко повернул голову в сторону, не открывая глаз.
— Зачем они пытаются привести его в сознание? — шепнула я.
— Если возможно, человек должен быть в сознании, чтобы согласиться с утверждением, что он сожалеет о своих грехах. Кроме того, если он будет в состоянии проглотить, настоятель даст ему Святое Причастие.
Отец Александр тихонько потрепал Джейми по щеке, и, продолжая ласково разговаривать с ним, повернул его голову к бутылочке. Он перешел с латыни на шотландский, свой родной язык, и голос его звучал нежно.
— Джейми! Джейми, сынок! Это я, Элик, сынок. Я здесь, с тобой. Очнись, пожалуйста, совсем ненадолго. Я отпущу тебе грехи, а потом дам Святое Причастие Господа нашего. Сделай маленький глоток, чтобы ответить мне, когда будет нужно.
Монах по имени Полидор поднес к губам Джейми кубок, осторожно вливая ему в рот по капле воды. Глаза Джейми открылись, вялые от жара, но достаточно живые.
Аббат продолжал задавать вопросы по-английски, но так тихо, что я едва слышала их.
— Ты отрекаешься от сатаны и его деяний? Ты веришь в Воскресение Господа нашего Иисуса Христа? — и так далее. На каждый вопрос Джейми хриплым шепотом отвечал:
— Ага.
Причастившись, он вздохнул, лег на спину и снова закрыл глаза.
Грудная клетка поднималась и опускалась при каждом вздохе, и я видела обозначившиеся ребра. За время болезни и жара Джейми страшно исхудал. Аббат по очереди брал пузырьки со святой водой и елеем и осенял Джейми крестом, он помазал его лоб, нос, уши и веки.
Потом он перекрестил с елеем грудь над сердцем, каждую ладонь и каждую ступню. Искалеченную кисть он поднимал с особой осторожностью, слегка смазав рану елеем, и снова положил руку на грудь Джейми, чуть ниже ножевой раны.
Помазание прошло быстро и неизмеримо нежно, легчайшим прикосновением большого пальца аббата. Суеверная магия, произнесла рациональная сторона моего сознания, но я была глубоко тронута любовью, которой светились лица монахов во время молитвы. Джейми еще раз открыл глаза, теперь такие спокойные, и его лицо впервые после того, как мы покинули Лаллиброх, светилось умиротворением.