После исключительно беспокойной ночи меня подняли на рассвете и снова отвели на площадь, хотя судьи появились только через час.
Отдохнувшие, довольные и сытые после обильного завтрака, они тут же приступили к делу. Джефф повернулся к Джону Макрэю, который занял свое место за спинами обвиняемых.
— Мы не смогли установить виновность, опираясь только на представленные доказательства.
Вновь собравшаяся толпа, уже вынесшая нам приговор, взорвалась воплями возмущения, но Матт подавил мятеж, переведя пронзительный взгляд на молодых рабочих впереди, и те заткнулись, как облитые холодной водой псы. Восстановив порядок, он повернул костлявое лицо к тюремщику.
— Сопроводи узниц к озеру, будь любезен.
Благодарный шепоток ожидания разбудил мои худшие подозрения. Джон Макрэй ухватил одной рукой меня, другой — Гейлис, и повел вперед, но у него появилось множество помощников.
Злобные руки рвали мое платье, щипали меня и толкали, пока тюремщик тащил нас к озеру. Какой-то идиот приволок барабан и теперь выбивал на нем рваную дробь. Толпа что-то распевала под грубый ритм барабанной дроби, но я не улавливала слов среди воплей и выкриков. Сомневаюсь, чтобы мне очень хотелось узнать, что именно они орали.
Процессия затопила луг на берегу озера, где в воду выдавались небольшие деревянные мостки. Нас приволокли на самый их край, и оба инквизитора заняли свои места на обоих концах мостков. Джефф повернулся к толпе, ожидающей на берегу.
— Принесите веревку!
В толпе забормотали, выжидательно оглядываясь друг на друга. Наконец кто-то торопливо подбежал с мотком длинной тонкой бечевки. Макрэй взял ее и с заметным колебанием подошел ко мне, потом кинул вороватый взгляд на инквизиторов, и это, похоже, укрепило его решимость.
— Пожалуйста, будьте так добры, снимите туфли, мэм, — велел он.
— Какого чер… зачем это? — возмутилась я, скрещивая руки.
Он моргнул, определенно не готовый к сопротивлению, но тут один из судей опередил его с ответом.
— Это обычная процедура для испытания водой. Подозреваемой ведьме привязывают пеньковой веревкой большой палец правой руки к большому пальцу левой ноги. Соответственно, большой палец левой руки привязывается к большому пальцу правой ноги. А потом… — И он бросил красноречивый взгляд на воды озера. Два босых рыбака стояли на илистом берегу, закатав выше колен узкие штаны и подвязав их бечевкой. Вкрадчиво улыбнувшись мне, один из них поднял камешек и швырнул его в стального цвета воду. Камешек подпрыгнул и утонул.
— Оказавшись в воде, — бубнил инквизитор-коротышка, — виновная в колдовстве всплывет, ибо непорочность воды отвергнет порочную душу. А невинная женщина утонет.
— То есть у меня есть выбор — быть осужденной, как ведьма, или оказаться невинной, но утонуть, так, что ли? — рявкнула я. — Нет, благодарю вас! — И крепче обхватила себя за локти, пытаясь успокоить дрожь, которая, казалось, стала неотъемлемой частью моей плоти. Коротышка надулся, как перепуганная жаба.
— Ты не смеешь обращаться к суду без дозволения, женщина! Ты что, осмеливаешься отказаться от законного испытания?
— Осмеливаюсь ли я отказаться быть утопленной? Совершенно верно, осмеливаюсь! — Я слишком поздно заметила, что Гейлис отчаянно машет головой, разметав светлые волосы.
Судья обернулся к Макрэю.
— Разденьте ее и выпорите, — решительно приказал он. Сквозь недоверчивое изумление я услышала общий вздох, как бы от потрясенного смятения, но на деле — от предвкушения развлечения. И поняла, что такое ненависть. Не их. Моя.
Они не стали утруждаться и тащить меня обратно на деревенскую площадь. Ну, а мне уже все равно нечего было терять, и я не стала облегчать им работу.
Грубые руки вцепились в меня, дергая за юбку и лиф.
— Прочь от меня, чертовы деревенщины! — заорала я и сильно пнула одного из помощников. Он со стоном согнулся и тут же затерялся в кипящей массе орущих, плюющихся, свирепых лиц. Меня схватили другие руки и поволокли вперед, перетаскивая через поверженные в давке тела, проталкивая в открывшиеся просветы, слишком узкие, чтобы пройти сквозь них.
Кто-то ударил меня в живот, и я задохнулась. К этому времени лиф разодрали в клочки, поэтому сорвать остатки не составляло труда. Я никогда не страдала от излишней скромности, но стоять полуголой перед орущей враждебной толпой, с залапанной потными руками обнаженной грудью… Это было так унизительно и наполняло меня такой ненавистью, какой я не могла себе даже представить.