Онемев, я продолжала смотреть на него. Я ожидала всего, чего угодно, только не этого. Он увидел мой приоткрытый рот и легко продолжил:
— Когда я спрашивал папу, как узнать, которая женщина твоя, он отвечал, что я пойму безо всяких сомнений, когда придет время. И сомнений не было. Когда я проснулся в темноте, а ты сидела у меня на груди и всячески ругала меня за то, что я истекаю кровью, я сказал себе: «Джейми Фрэзер, хоть ты и видишь, как она выглядит, хоть она и весит, как хорошая ломовая лошадь, это та самая женщина».
Я пошла на него, и он торопливо продолжал:
— Я сказал себе: «За несколько часов она уже дважды починила тебя, парень. Поскольку жизнь среди Маккензи такова, какова есть, очень неплохо жениться на женщине, которая может остановить кровотечение и вправить сломанную кость». И еще я сказал: «Джейми, парень, если ее прикосновение так приятно на ключице, представь, каково оно будет там, пониже…» — Он нырнул за стул. — Конечно, я подумывал, что это может быть просто результатом четырех месяцев, проведенных в монастыре, без женского общества, но все же та поездка вдвоем сквозь ночь… — Он замолчал, чтобы испустить театральный вздох, удачно увернувшись и не дав мне схватить его за рукав, — с этой дивной широкой задницей, примостившейся у меня между бедер… — Он нырнул, так что мой удар по левому уху не достиг цели, а потом шагнул в сторону, и теперь между нами находился низкий столик, — и с этой твердой, как камень, головой, лупившей меня по груди… — небольшое металлическое украшение отскочило от его собственной головы и со звоном покатилось по полу, — я сказал себе… — К этому моменту Джейми так хохотал, что вынужден был делать перерывы между фразами, чтобы отдышаться, — Джейми… сказал я… хоть она и стерва-сасснек… хоть у нее и язык, как у гадюки… но с такой задницей… какая разница, что у нее ов-в-вечье л-л-лицо?
Я подставила ему подножку и обеими коленками приземлилась ему на живот. Джейми так грохнулся об пол, что затрясся весь дом.
— Ты имеешь в виду, что женился на мне по любви? — потребовала ответа я. Он вскинул брови, одновременно пытаясь вдохнуть.
— Разве… я этого… только что не сказал?
Он одной ручищей облапил мне плечи, а другую запустил под юбку, немилосердно щипая меня за ту часть тела, которую только что восхвалял.
Вернувшись, чтобы забрать корзинку для вышивания, Дженни вплыла в гостиную именно в этот момент и остановилась, с некоторым удивлением глядя на брата.
— А что это ты делаешь, Джейми, мальчик мой? — спросила она, подняв бровь.
— Занимаюсь любовью с собственной женой, — выдохнул он, хватая ртом воздух в промежутках между хихиканьем и борьбой.
— Ну, можно было выбрать более подходящее для этого место, — заявила Дженни, вскидывая и вторую бровь. — На этом полу у тебя вся задница будет в занозах.
Лаллиброх был местом мирным, но очень деятельным. Казалось, что все начинали трудиться с петухами, и все на ферме крутилось и вращалось, как сложный часовой механизм, до самого заката, когда зубцы и колесики, заставлявшие его работать, начинали распадаться и скатывались в темноту в поисках ужина и постели только для того, чтобы утром, как по волшебству, вновь оказаться на своих местах. Каждый мужчина, женщина и ребенок казались настолько важными элементами для бесперебойной работы, что я не могла понять, как они обходились все те годы, что хозяин отсутствовал. Теперь же руки не только Джейми, но и мои были полностью задействованы.
Впервые в жизни я поняла, почему шотландцы сурово осуждают праздность, что казалось мне просто эксцентричностью раньше — или позже, если уж на то пошло. Праздность расценивалась не только как признак морального разложения, но и как публичное оскорбление естественного хода вещей.
Конечно, бывали всякие моменты. Те короткие промежутки времени, слишком быстро заканчивающиеся, когда все, казалось, застывало, и жизнь балансировала на тонком острие — скажем, мгновения между темнотой и светом, когда вокруг тебя одновременно все — и ничего.
Я наслаждалась таким мгновеньем вечером на четвертый день после нашего прибытия на ферму. Сидя на стене позади дома, я видела темно-желтые поля, прилепившие к скале за брохом, и мешанину деревьев на холме, казавшихся черными на фоне жемчужного сияния неба. Предметы далекие и близкие, казалось, находятся на одном расстоянии, а их длинные тени растворяются в надвигающихся сумерках.
Воздух был знобким, предвещая мороз, и я понимала, что пора уходить в дом, но так не хотелось покидать тихую красоту этого места.
Я не замечала Джейми, пока он не набросил мне на плечи теплый плащ. Только ощутив тепло толстой шерсти, я поняла, до чего замерзла.