А Роза, легко, беспечно, как всегда в тех случаях, когда своим бесчеловечным поведением опрокидывала мир нормальных понятий и анархия, черная стихия, вдруг вырывалась из бездны, — Роза ответила с шутливым вызовом:
— То есть как я с ней обращалась? Плохо? Да ведь я ей даже свою ложечку кавказскую дала к чаю! Мало тебе?
— Пожалуйста, не издевайся надо мной! Галина не ради светской фанаберии пришла сюда. Она должна стать моей женой! Я эту женщину выбрал, чтобы прожить с ней жизнь! А ты ей рассказываешь о Боболишках, о Мысикишках, об усах царя, о киевском варенье… Ни слова, ни одного человеческого слова за целый час! Неужели ты не понимаешь, как это ей обидно? И что она подумает обо мне? Просто, что я ей солгал, что моя мать вообще ничего не знает о нашем обручении!
Владик кричал, рвал на себе волосы, грыз кулаки. Роза сияла.
— Обидно? — удивилась она. — Почему обидно? Разве вежливо принять кого-нибудь значит обидеть его? А о чем я могла с ней говорить, с этой твоей Галиной? О ее тете в Козегловах? Да какое мне дело до ее тети?
Владислав спрятал голову в скрещенные руки, зарыдал, обессиленный.
— Я с ума сойду, с ума сойду…
Сначала Роза упивалась этими слезами. Черный поток подхватил ее, закружил, — действительность тонула в волнах абсурда, и казалось: скоро конец всему. Но Владик продолжал рыдать, все судорожнее, — это было ненормально для взрослого мужчины; он столько болел в детстве, у него слабое сердце, не случился бы какой-нибудь припадок… К величайшему своему возмущению, Роза снова почувствовала себя в ловушке, снова жизнь неумолимо предъявляла свои права. Она не могла рисковать здоровьем сына. Если дорога, на которую она ступила, вела к смерти, она должна была себя обуздать.
— Успокойся, — сказала Роза глухо, чуть живая от ярости. — Я это сделала, желая тебе добра. Я приехала спасти тебя, хотя, видит бог, нелегко мне было решиться на это путешествие. Дети не умеют ценить самопожертвования… Но я… Боже мой… Я надеялась, что ты не такой, как другие.
Владик вскочил на ноги. О, если мать оставила издевательский тон, если согласилась покинуть свои воздушные замки, где она неуловима, и готова поговорить с сыном серьезно… Владик почувствовал, что боль в сердце, еще минуту назад такая мучительная, стихает, что безумие ему уже не грозит и что из самого трудного положения можно найти выход. Он воскликнул:
— Мама, милая, дорогая! Я знаю, чем я тебе обязан! Какое образование я получил, — не один графский сын мог бы мне позавидовать. Ты артистка, и поэтому в нашем доме никогда не было ничего вульгарного. Мы с Казиком были всегда прекрасно одеты, хорошо питались, летом дышали свежим воздухом… Потому что ты по сто раз перешивала свои платья и много зарабатывала музыкой. Разве ты не могла поискать себе счастья в другом месте? Но ты не оставила нас, нашего бедного отца и своих детей… Благодаря твоим талантам и твоей красоте я мог дружить с сыновьями первых лиц в городе, танцевать с их дочерьми! Да, мама, я знаю это. Понимаю и теперь: ты приехала ради меня, чтобы помочь мне… Но давай поговорим как друзья… Я тебе все объясню.
Владислав с искренним воодушевлением произнес эту маленькую оду матери, составленную по ее же точному предписанию. Все эти похвальные слова в ее же честь были воздухом его детства, и он хорошо их усвоил. Роза пользовалась каждым случаем, чтобы утвердить свои права на благодарность потомства, а Адам поддерживал ее и при каждом случае с апостольским рвением напоминал о ее заслугах.
Но здесь, на чужой земле, и после долгой разлуки признания сына потрясли Розу. Что-то наконец осуществилось в ее жизни, что-то из того, о чем она мечтала, на глазах становилось явью: сын, взрослый сын, обожал ее. Вот какую радость дано ей пережить! Поездка в Берлин, взрыв сыновних чувств — это ли не высшая мера радости? Роза обняла Владислава, прижала его голову к своей груди.
— Значит, ты понял меня наконец? Слава богу! — Она расплакалась. — Вот и награда за мою несчастливую жизнь. Сын меня понял! Сын меня оценил!
С блаженной улыбкой Роза откинулась на подушки дивана.
— Иди сюда, Владичек. Сядь около меня, я вижу, что ты уже человек… Я все тебе расскажу.
Она закрыла глаза, побледнела, — близился миг освобождения. Сын узнает правду. Сын уничтожит жалкую действительность и создаст высший мир, где блаженством невинного общения с сыновьями матерям возмещается нелюбовь к их отцам.
Владислав встревожился. Ему совсем не хотелось вдаваться в воспоминания о материнских подвигах, он хотел защитить Галину.
— Нет, мамочка, — возразил он, — это я тебе сперва все расскажу. Послушай…