Факт начала минирования западного Цусимского пролива выяснился при достаточно трагических обстоятельствах. В ночь с 23 на 24 июня дозорная миноноска № 3 обнаружила рыбацкую шхуну, шедшую к берегу в четырех милях юго-западнее мыса Гоосаки. Немедленно двинувшись на перехват, через мегафон по-японски потребовали убрать паруса. Но судно попыталось уйти.
Мичман Бачманов, командир миноноски, решил взять шхуну на абордаж, надеясь перехватить японских лазутчиков, но когда приблизились к ней, раздался мощный взрыв, которым смело с палубы всю абордажную команду. От удара взрывной волны в корпусе открылись сильные течи. Пар в котле сразу «сел», и миноноска почти лишилась хода.
Более-менее уцелели лишь контуженые машинист и кочегар, которые с большим трудом смогли привести покалеченный кораблик в Озаки. Попутно они подобрали из воды своего командира и еще одного матроса, находившихся в бессознательном состоянии, а также оглушенного японца, чудом выжившего при взрыве. Все остальные погибли.
Этот-то японец и рассказал потом, что шхуна входила в состав только что созданного специального диверсионного отряда «Кокутай», задачей которого было блокирование русского флота на Цусиме. На взорвавшейся посудине имелись готовые к постановке две обычные якорные мины, которые подорвал динамитной шашкой командовавший судном мичман Тадзима. Пленный сиганул за борт, едва был подожжен фитиль, потому и выжил.
После этого случая дозорные суда либо открывали огонь с безопасного расстояния, либо ограничивались наблюдением, с последующей отметкой мест возможных минных банок. В случаях попыток минирования значительными силами в бой вступали истребители и миноносцы, отгонявшие японцев, активно огрызавшихся в ответ. В этих стычках получили серьезные повреждения и встали на ремонт к борту «Камчатки» миноносцы № 211 и № 203. О японских потерях ничего известно не было, но как минимум один миноносец они утащили от Цусимы на буксире. Это было обнаружено сначала катерным дозором, а с рассветом подтверждено наблюдателями с «колбасы».
В ответ на японские минные постановки наши истребители тоже начали навещать входные фарватеры Фузана и Мозампо, выставив за три ночи пять минных банок. Перестрелки между дозорами как у Цусимы, так и у корейских шхер стали привычным делом и уже не вызывали тревоги. Кроме того, корейские воды вблизи японских передовых баз начали скрытно осваивать подводники. Работая во взаимодействии с миноносцами, они выявляли районы маневрирования патрулей и учились их обходить на узких и достаточно мелководных фарватерах.
В ходе этих вылазок была перехвачена корейская шхуна с военной контрабандой, шедшая из Шанхая в Ульсан. От ее капитана и из найденных на борту газет узнали, что японцы объявили о начале блокады Цусимы, а заодно и берегов северо-восточной Кореи и российского тихоокеанского побережья. Проливы восточнее и западнее Цусимы объявлялись закрытыми для любого судоходства. С конца июня японцы считают вражескими любые суда, даже принадлежащие нейтральным странам, направляющиеся в эти районы, и будут топить все, что увидят там и у русских берегов днем и ночью без досмотра.
В ответ на это Рожественский отправил по беспроволочному телеграфу во Владивосток официальное заявление, в котором сообщалось, что в такой ситуации русский Тихоокеанский флот считает себя вправе также топить все корабли, которые находятся в Японских водах и портах, без различия национальности. Кроме того, будут приняты самые активные меры по предотвращению подвоза снабжения из Европы и Индокитая для японских армий, ведущих боевые действия в Маньчжурии.
Депеша ушла открытым текстом, так что ее приняли не только во Владивостоке. Но для большей ясности заявление в тот же день огласили на специально созванной пресс-конференции, на которую были приглашены все пребывавшие во Владивостоке журналисты, число которых менее чем за месяц увеличилось в разы.
Новость сразу напечатали в нескольких дальневосточных газетах с сопроводительными комментариями. Причем тон этих комментариев колебался от одобряющего, исходившего со страниц «Чифу Дейли Ньюз», до резко осуждающего в англоязычной прессе. Немецкие и французские газеты ограничились лишь дословной перепечаткой с краткими нейтральными пояснениями.
В дальнейшем оба заявления были многократно перепечатаны многими серьезными изданиями и моментально дошли до Европы, вызвав массу споров и протестов. Из Петербурга во Владивосток пришло немало гневных депеш и нот от английского, американского и некоторых других правительств, переданных российскому МИДу. От Рожественского требовали предоставить немедленные разъяснения для «Певческого моста»[3], которые помогли бы сгладить негативную реакцию ведущих держав.
3
Иносказательное название Министерства иностранных дел России до 1917 г., так как здание МИДа находилось в Санкт-Петербурге у Певческого моста.