— Мой отец живет здесь. Мне знакомы эти места. После Лондона тут спокойнее.
— Так почему вы не купили в Лондоне дом с садом, и не навещаете своего отца в свободные выходные?
Элизабет опустила ложку с сахаром в кружку, медленно помешивая.
— Не знаю, я не думала о таком. Мне пришла в голову идея купить коттедж с садом.
— Англо-саксонская сельская идиллия.
— Возможно.
— Это очень романтично, — сказал Том, — очень достоверно. Саксы танцуют вокруг майского древа…
— Но разве они танцевали? — спросила Элизабет. — Они еле пробирались в грязи, одетые в отрепья и умирали до тридцати.
— Идиллия непохожа на реальность. Она зависит от отсутствия грязи и наличия всех зубов. Вот у вас есть идиллия?
Элизабет сделала глоток кофе.
— Нет.
— Благоразумная девушка, — сказал Том.
— Я не уверена, что могу считаться таковой, — ответила она. — Но после смерти матери я очень хорошо поняла, что хочу что-то изменить, сделать что-то новое, разнообразить свою жизнь. Я не желала менять работу, потому что у меня уже через год-другой будет перспектива занять ведущую должность. Но интуитивно почувствовала, что превращаюсь в одну из тех женщин, которые преподавали нам в школе и кого мы обычно жалели с превосходством юности. Вероятно, мы совершенно неверно толковали жизнь — в четырнадцать-то лет! Но мы не видели в их жизни хоть что-то, кроме школы, кроме нас…
Том обхватил обеими ладонями кружку.
— Вы были когда-нибудь замужем?
На долю секунды возникла напряженность.
— Нет, — ответила Элизабет.
— А хотели этого когда-нибудь?
Лиз взглянула на свою чашку с кофе. С одной стороны, она хотела прямо сказать Тому: он недостаточно хорошо ее знает, чтобы задавать подобные вопросы. С другой же стороны, ей было нужно, пользуясь случаем мимолетной откровенности, рассказать, что она как никогда желает выйти замуж. Но только подходящие мужчины уже благополучно женаты. Она чувствовала, что сможет реализоваться только в любви, даже если ей и не представится такая возможность. Это беспокоило Лиз. Переносить одиночество, эту постоянно усиливающуюся боль, оказывалось с каждым днем все труднее. Одиночество затеняло все. Оно заставляло Элизабет думать (и это однажды заметил ее отец), что любой наполненный наполовину стакан чаще всего наполовину пуст.
Когда Лиз стояла в то утро в маленьком домике на Лэнсбери-Крисчент, то была способна мысленно представить себя там в одиночестве. И эти образы отличались от той картины, которую нарисовал Том — от летнего вечера, когда двери в сад открыты, когда на столе во внутреннем дворике стоит поднос с напитками, когда рядом — компания друзей. У нее были друзья, да, конечно. С ними она ходила в театры и кино. Друзья приглашали Элизабет на воскресный ленч и не скрывали в ее присутствии переполнявшую их гордость и радость от воспитания детей. Можно, конечно, воспринимать друзей как членов своей семьи. У нее были неженатые приятели, которые так и поступали. Но в итоге обособленность поджидала Лиз не в пустой квартире, а в ее сердце. Она осознала это, как беспощадную правду, лишь неделю назад, когда заполняла карточку донора почек у своего лечащего хирурга. Кого известить в случае ее смерти? «Моего отца», — написала Элизабет. А потом задумалась: кого бы она назвала, если бы ее отец умер?
— Я полагала, — сказала Лиз Тому Карверу, — что мы собирались поговорить о моем доме.
— Да.
— Но…
— Я стараюсь заставить вас сказать: действительно ли вы хотите потратить примерно пятнадцать тысяч фунтов на нечто, от чего ваше сердце не будет ликовать.
— Почему это должно интересовать вас? — резко спросила Элизабет. — Почему это беспокоит вас? Вы получите свое вознаграждение в любом случае, понравится мне дом или нет.
Том Карвер поднялся и прошел через кухню к столу, где он оставил кофейник. Он спокойно ответил:
— Вы совершенно правы. В большинстве случаев я действительно не принимаю близко к сердцу дела своих клиентов. Они — те, кто совершает в итоге выбор, этот выбор — их обязанность. Но… — он замолчал.
— Но что?
— …Вы прелестная женщина, — просто ответил Том. Он держал кофейник над ее кружкой. — Еще кофе?
Лиз отрицательно помотала головой. Он наполнил свою кружку, а потом сказал:
— Могу я вам кое-то показать?
— Конечно.