— Знаю, что не любишь. Но выпей все равно. Это придаст силы и отвлечет от дурных мыслей.
— Это похоже на разговор с глухими, — пожаловалась Лиз. — Сперва Дейл, а теперь — вот это. Нет, Том говорит с улыбкой, доброжелательно. Нет, никаких детей. Нам не нужен ребенок, мы нашли друг друга, у нас есть наша работа, есть Руфус, которого мы оба обожаем — это правда. И нам не нужен ребенок. — Она сделала глоток хереса и потом резко проговорила:
— Но я хочу! Я хочу дом, достаток и ребенка!
Дункан Браун покрутил чайный стакан в руках.
— Ты представляешь себе настоящие трудности с Дейл…
— О, не говори о них, — сказала Элизабет, снова плача. — Ты не можешь представить и постичь, как она требует все, и каким пассивным Том выглядит в моих глазах! А я должна вести себя разумно, должна быть такой сдержанной и заботливой, учтивой и тактичной, никогда не демонстрировать свои истинные чувства. Зато Дейл тычет свои в лицо, потому что она всегда имеет право. Никто даже не говорил ей об этом, но она уверовала, что имеет полное право навязывать всем и каждому свои проблемы и желания, настаивать на симпатии к себе — все время. Все потому, что однажды она потеряла мать, которую я начинаю ненавидеть с огромной силой.
— Боже правый! — проговорил Дункан Браун.
Элизабет сделала другой глоток хереса и поморщилась.
— Так утешительно высказать это.
— А брат?
— Я звонила ему, — ответила Лиз. — Мне, вероятно, не следовало этого делать, но я дошла до предела, и у меня возникла эта безумная идея — попросить его поддержать меня в случае с Дейл, чтобы она не переезжала. Но когда до этого дошло дело, я не сумела попросить его. Он…
— Что?
— Он обошелся со мной так, что я поняла: надо самой найти выход из этой ситуации. Конечно же, он прав.
— Но как ты сможешь все это распутать, если Том не помогает тебе? — спросил отец.
Элизабет вздохнула. Она потянулась и поставила чайный стакан, еще наполовину наполненный хересом, на полное издание энциклопедии двадцатого века. Им обычно пользовался отец, когда решал газетные кроссворды.
— Я люблю его, — сказала Лиз. — Я вижу, как это тяжело для него, я понимаю, что это за мучения, что он страдает от чувства ответственности, возникшего с тех пор, как умерла Паулина. Меня только интересует, видит ли он, как мне тяжело?
— Полагаю, он видит, — проговорил Дункан Браун. — И не знает, как ему поступить.
Лиз посмотрела на него.
— Тебе это знакомо? С мамой?
Он улыбнулся.
— Почему ты продолжаешь ее впутывать в эту ситуацию? — спросила Элизабет.
— Потому что продолжаю интересоваться, что она бы сделала на моем месте, чтобы подсказала бы…
Дункан посмотрел на дочь. Свет, который он заметил в Рождество, окруживший ее, словно нимб, слегка потускнел.
— Я сказала Тому, — продолжила Лиз слегка охрипшим голосом, словно слезы еще не прошли, — разве он не видит, что мы все одиноки в этой будущей семье? С одной стороны, нас объединяют общие чувства, а с другой — мы ощущаем бессилие, чтобы что-то менять. Но надо попытаться, оставить прошлое позади и попытаться…
— И что он сказал на это?
Элизабет снова подняла розовый стакан.
— Он сказал, что нельзя забыть прошлое, потому что все, что свершается, уходит туда. Что-то происходит, дело сделано, а последствия продолжают просто двигаться дальше. Он дал мне почувствовать… — она остановилась, закусила губу и произнесла:
— Я жила слишком ограниченной жизнью, чтобы знать об этом.
— Возможно, он говорил с тобой немного покровительственно.
— Но правдиво. Я похожа на книгу на полке, которую никто не хотел взять и прочитать до конца.
— Элизабет, — сказал отец.
— Да?
— Ты загнана в угол, так?
— Да.
— Моя дорогая, что ты собираешься сделать?
Она подняла чайный стакан и выпила весь херес в два глотка, потом поставила пустой стакан обратно на энциклопедию.
— Я собираюсь попросить его, — проговорила Лиз, — попросить оказать мне поддержку.
Глава 17
Фермерский дом Хантли поднимался красным пятном из красной земли Херфордшира, словно за многие столетия он медленно вырос из нее. Дом был построен на склоне вместе с заботливо выстроенными сбоку сараями. Через поток между домом и узкой дорожкой, Тим перекинул грубый мост, сделанный из железнодорожных шпал. Когда Бекки перешла через него, две овчарки, посаженные на длинные бряцающие цепи прямо у входа в ближайший сарай, с лаем бросились ей навстречу огромными прыжками. Длина цепи держала их примерно на расстоянии ярда, однако девочка направилась по дальней стороне моста и сразу же юркнула в маленький сад фермы. Она не любила собак.