А сейчас почему-то всплыли ярко и четко, до спазма в горле, и мамины глаза, и руки, и ее слова, словно она умерла сейчас, здесь, за дверью… «Господи, да что со мной такое сегодня? Что за реакция! С ума сойти. Нужно собраться…» — Жемчужникова застегнула жакет, механически одернула его, как перед выступлением, и постучала в дверь кабинета заведующего отделением.
Олег Михайлович Польский, лет 50-ти, маленький, подвижный, активно лысеющий, в меру ироничный, заведовал отделением десятый год. Как он говорил: «Имею букет достоинств и веник недостатков». Но он был Врачом, врачом от Бога, по рождению, по характеру, по поведению, по интеллекту, по способностям и возможностям. Его жизнь проходила в отделении, для отделения, в интересах отделения и при этом в жесточайшей борьбе: Польский-врач боролся с Польским-администратором. Борьба шла с переменным успехом: полчаса назад Польский-администратор распорядился выписать безнадежную пенсионерку умирать дома, при сыне-алкоголике, а сейчас Польский-врач правдами и неправдами пытался устроить ее в хоспис вне очереди. Друзья и знакомые шутили, что он, в отличие от подавляющего большинства, постоянно использует личные отношения в служебных целях.
Две недели назад Жемчужникову лично привел на консультацию к Польскому заведующий областным здравотделом Алексей Николаевич Ксенофонтов:
— Посмотри, Олег Михайлович, мою половину. Что-то киснет, вянет, огонек пропал, под ребром побаливает — видно, что-то с желудком…
Польский хорошо знал жену Ксенофонтова, шумную и претенциозную 50-летнюю блондинку, и удивился. Потом вспомнил слухи о его скандальной связи с Жемчужниковой, промолчал. Сам Польский развелся, как он шутил, «триста лет тому назад». С бывшей женой в небольшом все-таки городе не встретился ни разу после развода. Женщин любил, восхищался стройными ножками или красивыми глазами, терпением или непредсказуемостью, женственностью или упорством — словом, в каждой находил черту, которой оправдывал преувеличенные комплименты. Ни одна из связей не длилась долго: партнерши чувствовали, что могут занять в его жизни только «последнее место в последнем ряду» и уходили сами, к большому облегчению Олега Михайловича.
Жемчужникова Олегу Михайловичу не понравилась. Он вообще не любил протекций, нервничал под начальственным контролем, раздражался от непрофессиональных указаний. Любимая фраза деда-хирурга «В болезни и смерти все равны» давно была не актуальна, но Польский всегда ощущал ее основой своей профессии.
Жемчужникова же вела себя так, как будто, проходя обследование, делала большое одолжение лично Польскому: кратко и скупо отвечала на вопросы, не напрягалась в воспоминаниях о травмах и детских болезнях, явно подчеркивая, что считает все это чепухой для придания важности процессу. Она иронически поднимала брови, выполняя назначения, дергала отказами и претензиями персонал, а предложение очистить кишечник перед процедурой восприняла с таким изумленно-брезгливым выражением лица, что Польский разозлился и подчеркнуто напомнил медсестре, что клизм должно быть минимум две.
Объективно тревожными были уже первые результаты анализов, но Польский, соблюдая план обследования, не хотел делать никаких преждевременных выводов. Сейчас последним фрагментом в картину болезни лег результат лапароскопии. Диагноз был клинически однозначным, как в учебнике по онкологии: рак поджелудочной железы 4-й степени с множественными метастазами в жизненно важные органы и лимфосистему. Обсеменение метастазами поверхности всей брюшины, расположение и размер основной опухоли исключали оперативное вмешательство. Метастазы в средостений вели к самой болезненной форме заболевания: в сосредоточии всех нервных узлов боль от давления разрастающихся опухолей нельзя будет купировать ничем.
«Боже мой, 40 лет, красавица, умница. Откуда? Ведь это не за один месяц. Она что, не бывала у врача вообще? А гинеколог? Она же интеллигентная женщина, ухоженная, явно следит за собой. Это невозможно, у нее уже должны быть сильные боли. Что сказать? Как сказать? Сказать, что диагноз неясен, есть определенные сложности и предложить повторное обследование в институте онкологии? Еще оттянуть все на месяц, когда она уже не сможет двигаться, и сразу уложить в стационар, а потом в хоспис? Или сказать родным? Или только Ксенофонтову?» — мысли мелькали, решение не приходило.