Княжна ничего не понимала, не хотѣла понять.
— Да, наконецъ, что же это мы дѣтьми, какъ пѣшками, играть можемъ, что-ли? раздражительно говорила она. — Захотимъ — выбросимъ въ чужой уголъ, захотимъ — опять къ себѣ потребуемъ. Развѣ такъ можно. Вѣдь ты разбери сумбуръ то какой выходитъ: поссорились отецъ съ матерью и вышвырнули дѣтей; понадобились отцу ихъ деньги и сталъ онъ меня пугать, что снова возьметъ дѣтей къ себѣ; обозлилась на меня ихъ мать за неуваженіе къ ней и снова тащитъ ихъ къ себѣ. Да что же это такое? На что это похоже? Вѣдь не крѣпостные это, что-ли, холопы безправные они развѣ?
Петръ Ивановичъ сознавалъ, что старуху было не легко убѣдить въ неизбѣжности отдачи дѣтей матери.
— Это только по обоюдному соглашенію и можно уладить, попробовалъ замѣтить онъ. — Надо переговорить вамъ съ нею…
— Мнѣ съ нею? Да ни за что, ни за что! воскликнула княжна. — Со всякой негодяйкой объясняться! ужь не прикажешь-ли кланяться ей, умолять ее?.. Выдумалъ тоже!.. Да я порога къ ней никогда не переступлю и ее къ себѣ на порогъ не пущу!.. Я, батюшка, слава Богу, не проходимка какая-нибудь, чтобы якшаться Богъ знаетъ съ кѣмъ… Объясняться съ такою личностью!..
— Петръ Ивановичъ, изъ этого только худо выйдетъ, осторожно вмѣшалась въ разговоръ Софья. — Вы знаете Олимпіаду Платоновну, чего она наговоритъ Евгеніи Александровнѣ.
— И наговорю, и наговорю! строптиво воскликнула княжна. — Не стану же я за всякою кокоткой ухаживать и любезничать съ нею!
— И худо сдѣлаете, если не станете, сказалъ Петръ Ивановичъ. — Надо переломить себя!
— Ну, батюшка, стара я, чтобы себя ломать!
— А дѣтей отдать легче?
— Да что вы всѣ одно и тоже поете: дѣтей отдать, дѣтей отдать! совсѣмъ гнѣвно сказала княжна. — Я ихъ не отдамъ — вотъ и все!
Она была на себя не похожа. Ея лицо осунулось, глаза лихорадочно блестѣли, руки дрожали. За послѣднее время она и безъ того плохо чувствовала себя и даже о чемъ-то таинственно совѣщалась съ Петромъ Ивановичемъ по поводу своего нездоровья. Теперь-же она смотрѣла совсѣмъ разбитою.
— Вели карету нанять, сказала княжна Софьѣ.
— Куда вы? спросилъ Петръ Ивановичъ въ недоумѣніи.
— Ты ужь думаешь, у меня и знакомыхъ нѣтъ умнѣе тебя, сердито отвѣтила она.
— Не къ княгинѣ-ли Марьѣ Всеволодовнѣ за совѣтами хотите ѣхать? съ усмѣшкой спросилъ Петръ Ивановичъ.
— А вотъ увидишь, вотъ увидишь, кого на нее натравлю! бормотала княжна. — Тоже не въ странѣ башибузуковъ какихъ нибудь живемъ, найдутся и защитники для дѣтей. А то на — кому нибудь капризъ придетъ дѣтей Богъ знаетъ куда бросить, такъ и подчиняйся этому капризу. Вѣдь я знаю, что ни любви, ни привязанности къ нимъ у нея нѣтъ, что просто обозлилась она на меня, ну, и хочетъ отплатить. Поостудить ее немножко надо… Это капризъ, капризъ и больше ничего!
Княжна быстро надѣвала шляпку, натягивала перчатки, торопясь ѣхать. Петръ Ивановичъ съ сомнѣніемъ качалъ головой. Какія то нехорошія мысли и опасенія роились въ его головѣ. Онъ былъ увѣренъ, что княжна ничего не добьется. Болѣе всего его раздражала мысль, что вся эта исторія затѣялась дѣйствительно ради простого каприза одной взбалмошной женщины, разсердившейся на другую, тоже не менѣе взбалмошную женщину. Изъ за такихъ пустяковъ ставилась на карту участь только что начинающихъ жить людей. Къ несчастію, Петръ Ивановичъ сознавалъ, что и онъ самъ не могъ тутъ предложить своихъ услугъ: онъ явился бы плохимъ парламентеромъ, если бы ему пришлось вести переговоры съ Евгеніей Александровной.
Довольно поздно вернулась княжна домой; тяжело опираясь на руку лакея и придерживаясь за перила, поднялась она по лѣстницѣ; она прошла въ свой кабинетъ и, молча, при помощи Софьи, стала раздѣваться. Ея губы были плотно сжаты, брови сурово сдвинуты, глаза смотрѣли какъ то странно, безцѣльно впередъ. Софья не смѣла первая заговорить съ ней, предчувствуя что-то недоброе.
— Въ инвалидную команду отчислили насъ! наконецъ проговорила княжна сквозь зубы довольно невнятно. — Еще бы!.. Что я такое?.. Какой то старый уродъ, живущій одной пенсіей!.. Отставная фрейлина!.. И княгиня Марья Всеволодовна недовольна мною, и супруга господина Ивинскаго изволитъ на меня гнѣваться, и кого тамъ еще обругала — всѣ возстановлены… Какъ же можно вступиться за меня, вмѣшаться по моей просьбѣ въ это дѣло?.. Госпожа Ивинская теперь персона! Мужъ ворочаетъ денежными дѣлами, всѣ ему въ глаза смотрятъ, его неудобно раздражать, раздражая его супругу…
Княжна говорила, какъ во снѣ. Она, видимо, была очень нездорова.
— Вотъ и мучайся, что съ молоду не научилась душой кривить, продолжала она еще болѣе невнятнымъ языкомъ. — Теперь бы могла поѣхать къ ней, разцѣловатъ ее, ублажить всякими любезностями и конецъ бы весь… Такъ нѣтъ, не могу, не могу, не могу!.. И послать некого… Петръ Ивановичъ… Да развѣ онъ съумѣетъ вести переговоры, тоже брякнетъ что нибудь и только испортитъ дѣло… Дураки мы, дураки!..