Она вздохнула и съ тупымъ выраженіемъ лица, поникнувъ головой, задумалась.
— Да не лучше ли всего, начала осторожно Софья, — оставить это. Пусть Женичка не идетъ къ ней. Авось она немного поуспокоится и забудетъ о немъ. Вѣдь это капризъ… это пройдти можетъ…
— Да, да, капризъ! повторила какъ бы безсознательно княжна. — Все капризъ: вотъ и я взяла дѣтей ради каприза: не отдаю ихъ ради каприза, мать бросила ихъ ради каприза, мать беретъ ихъ ради каприза… Въ игрушки играемъ… въ игрушки!.. Бѣдныя дѣти! бѣдныя дѣти!..
Княжна хотѣла подняться съ мѣста, начала какъ-то торопливо растегивать у горла душившій ее воротъ лифа и снова опустилась безъ силъ на диванъ. Ея голова и руки грузно упали, какъ у покойницы.
— Вамъ дурно? воскликнула Софья.
— А ты ду-ма-ла, хо-ро-шо? безсвязно и едва слышно пробормотала княжна заплетающимся языкомъ и ея лицо вдругъ искривилось странной и непріятной гримасой, похожей на горькую ироническую усмѣшку.
Княжна уже лежала въ постели, когда явился Евгеній и вслѣдъ за нимъ пришелъ снова Петръ Ивановичъ. У нея отнялись рука и нога, языкъ былъ тоже парализованъ, хотя она что то безсвязно и торопливо бормотала, повидимому, сильно досадуя, что окружающіе ее не понимаютъ. Она поминутно хваталась здоровой рукой за воротъ кофты, точно ее все что-то душило. Призванный къ больной докторъ не подавалъ безусловныхъ надеждъ на выздоровленіе, но и не отчаивался въ немъ окончательно, толкуя пространно и наставительно объ осложненіяхъ, о необходимости спокойствія, о тщательномъ уходѣ за больной и разсуждая, что, вѣрно, все случилось отъ какого нибудь сильнаго потрясенія, отъ какихъ нибудь непріятностей и что теперь болѣе всего нужно заботиться о томъ, чтобы эти потрясенія и непріятности не повторились снова, такъ какъ это можетъ повлечь второй ударъ и тогда — конецъ… Онъ былъ правъ: княжна пережила въ этотъ день не мало разочарованій, уколовъ самолюбію, раздражающихъ сценъ. На нее смотрѣли, какъ на сумашедшую тѣ люди, которыхъ она просила «образумить Ивинскую.» Ее рѣзко останавливали тѣ лица, которымъ она прямо рѣшалась называть госпожу Ивинскую «развратной женщиной,» «кокоткой.» Ей, наконецъ, благоразумно совѣтовали не ссориться съ госпожей Ивинской и попросить эту «милую и добрую особу» оставить дѣтей у нея, у княжны, хотя на время; это говорили тѣ личности, которыя, какъ полагала княжна, и на порогъ къ себѣ не могли пустить эту «развратницу.» Но хуже всего было то, что княжнѣ намекнули о сомнительномъ поведеніи Евгенія, о его вредныхъ товарищескихъ связяхъ, объ опасномъ направленіи его воспитанія. Кто-то даже замѣтилъ ей, что она или не знаетъ или не понимаетъ, какъ опасно давать мальчику полную свободу, позволять ему якшаться Богъ знаетъ съ кѣмъ, отпустить его всюду, не справляясь, гдѣ онъ бываетъ, что говоритъ. Княжна сердилась, говорила рѣзкости и отовсюду уѣзжала ни съ чѣмъ. Она ѣхала домой въ какомъ-то чаду, въ какомъ то туманѣ, не зная, что дѣлать дальше, не имѣя силъ сдѣлать самое простое: мирно поговорить съ Евгеніей Александровной. Мирный разговоръ съ этой женщиной сразу уладилъ-бы все къ обоюдному удовольствію; княжна сознавала это отлично; но въ тоже время она сознавала, что этотъ разговоръ и пяти минутъ не продолжался-бы мирно и повелъ-бы къ самому крутому разрыву. Внезапная болѣзнь окончательно уничтожила возможность этихъ переговоровъ. Всѣ въ домѣ были смущены и встревожены этою болѣзнью и какъ то особенно притихли, ожидая со страхомъ исхода недуга, возможной печальной развязки.
Среди этого общаго смущенія Петръ Ивановичъ однажды вспомнилъ, что Евгеній не знаетъ причины болѣзни княжны и что его нужно предупредить на счетъ намѣреній его матери. Вечеромъ онъ ушелъ съ Евгеніемъ въ комнату послѣдняго и осторожно передалъ ему все, что зналъ.
— Она можетъ васъ потребовать къ себѣ, сказалъ онъ Евгенію.
— Я не оставлю ma tante въ такомъ положеніи, коротко отвѣтилъ Евгеній. — Она сама пойметъ, что я не могу бросить умирающую старуху, и не захочетъ, чтобы я ускорилъ смерть ma tante.
— Эхъ, вы не знаете своей матери! сорвалось съ языка у Петра Ивановича, почему-то ожидавшаго всего сквернаго отъ Ивинской.
— Не знаю? сказалъ Евгеній съ горькой усмѣшкой. — Полноте, Петръ Ивановичъ! Не мальчикъ я и не въ лѣсу жилъ я все это время! Слухомъ земля полнится, а слуховъ про госпожу Ивинскую въ городѣ ходило и ходитъ не мало. Ее и гимназисты знаютъ. Одинъ этотъ бракъ сколько шуму надѣлалъ!.. А бѣдный Михаилъ Егоровичъ Олейниковъ — сколько толковъ ходитъ въ кругу адвокатовъ о его нравственномъ паденіи!.. Вы помните, что я всегда избѣгалъ въ послѣднее время разговоровъ съ вами о ней — ну, это я дѣлалъ потому, что я лучше васъ знаю, что это за женщина… Говорить-то было не весело о томъ, что разсказывали о ней… да и забыть хотѣлось о ней…