— Ступайте, тамъ завтракъ готовъ вамъ, сказалъ Владиміръ Аркадьевичъ.
— А потомъ побѣгайте по саду, цвѣты тамъ есть, проговорила Олимпіада. Платоновна, стараясь какъ нибудь ободрить дѣтей.
Дѣти быстро пошли изъ комнаты: они были рады скрыться отъ страшной старухи, которую уже дѣвочка шопотомъ успѣла назвать брату: «бабой-ягой.» Первое впечатлѣніе, произведенное на нихъ теткой, было не въ ея пользу. Олимпіада Платоновна сознавала это и взволновалась еще болѣе.
— И что это ты, милый, не предупредилъ, ихъ, что они не должны боятся людей, какими бы пугалами гороховыми ни выглядѣли люди, раздражительно произнесла старуха, когда дѣти вышли. — Вѣдь теперь они ночью спать не будутъ отъ страха послѣ нашей пріятной встрѣчи. Родимчики еще, пожалуй, сдѣлаются!
— Ma tante, вы ошибаетесь, дѣтямъ вовсе нечего было пугаться, началъ любезнымъ тономъ Хрюминъ, но тетка перебила его.
— Пожалуйста, не старайся быть любезнымъ! Я, милый, шестьдесятъ лѣтъ не могу отучиться отъ страху, когда себя въ полутемной комнатѣ въ зеркалѣ увижу, такъ ужь они то и подавно съ непривычки должны испугаться. И что это тебѣ вздумалось ихъ привезти ко мнѣ? На показъ, что-ли? Такъ ты знаешь, что я пискуновъ не жалую.
Хрюминъ чувствовалъ себя не совсѣмъ ловко. Онъ хорошо зналъ придирчивый и неровный характеръ сумасбродничавшей чудачки-старухи и ждалъ не особенно пріятнаго объясненія. Племянникъ и тетка сѣли, но разговоръ начался не сразу.
— Я, ma tante, очень несчастливъ, началъ онъ, наконецъ, дѣлая печальное лицо.
— Это я знаю, сухо замѣтила тетка.
— Знаете? спросилъ онъ съ недоумѣніемъ.
— Ну да, если-бы былъ счастливъ, такъ зачѣмъ бы тебѣ было ко мнѣ то пріѣзжать? искуственно простодушнымъ тономъ отвѣтила она.
Онъ вздохнулъ, чувствуя себя еще болѣе неловко и не зная, какъ приступить къ довольно щекотливому объясненію съ капризной старухой. Объясненія съ нею иногда напоминали что то въ родѣ стремленія поймать ежа, не уколовъ рукъ.
— Вамъ, конечно, неизвѣстно еще, что случилось со мною, такъ какъ этого еще вообще никто не знаетъ. Моя жена оказалась мелкой и ничтожной личностью; она гнусно обманывала меня, проговорилъ онъ, не зная, какъ приступить къ дѣлу.
— Ну, а потомъ? равнодушно спросила старуха, прямо смотря на его смущенную физіономію.
— Она бросила меня, окончилъ онъ коротко.
— Въ чемъ же несчастье то твое?
— Какъ въ чемъ? Развѣ этого мало? удивился племянникъ. — Вы поймите…
Старуха-тетка не дала ему кончить.
— Да вѣдь это только все то, чего ты желалъ самъ, проговорила она ироническимъ тономъ.
— Я? съ изумленіемъ переспросилъ племянникъ.
— А то кто же? Ужь не я ли? засмѣялась сухо старуха-тетка и ея старческій смѣхъ непріятно отдался въ ушахъ племянника. — Вѣдь все это я тебѣ предсказывала, ну, а ты и слушать не хотѣлъ, женился, значитъ, все это испытать желалъ, — вотъ и испыталъ. Теперь радоваться долженъ, что однимъ опытомъ въ жизни больше. Просто смѣшно смотрѣть: доживутъ чуть ли не до сѣдыхъ волосъ, а все какими то мальчиками остаются: «ma tante, меня обидѣли!» Ахъ, батюшка, слава Богу, самъ великовозрастный, самъ обидѣть другихъ можешь, такъ тутъ хныкать нечего!
Владиміръ Аркадьевичъ даже обидѣлся.
— Ma tante, я не въ такомъ теперь положеніи, чтобы издѣваться надо мною, меня жалѣть нужно, проговорилъ онъ нѣсколько драматично, стараясь не раздражаться.
— Ахъ, батюшка, зачѣмъ же ты ко мнѣ то ѣхалъ? воскликнула старуха. — Ты бы лучше къ кузинѣ Дарьѣ Петровнѣ направился: она вонъ послѣ смерти своего мужа двадцать лѣтъ на утѣшеніе брошенныхъ мужей посвятила. Ну, а мнѣ, ужь извини, не приходится плакать, когда передо мной этакій большой мужикъ, какъ ты, плачетъ, что его баба обидѣла! Ты ужь и въ обществѣ гдѣ нибудь не прослезился ли? Вѣдь, пожалуй, посмѣшищемъ сдѣлаешься, пальцами указывать будутъ: «вонъ мужъ, котораго жена обидѣла.»
Старуха сдѣлала презрительную, очень некрасивую гримасу и захохотала.
— А я тебѣ вотъ что скажу, начала она снова, не давъ ему времени отвѣтить. — Когда ты началъ дурить, воображая, что ты влюбленъ, я тебѣ говорила, что это дочь писаря какого-то, воспитанная какой то французской торговкой не у дѣлъ, ѣздящая для ловли жениховъ въ клубы, — не пара тебѣ. Ты вѣдь въ кружевныхъ пеленкахъ выросъ, въ высшемъ кругу на паркетѣ избаловался, среди знати высшіе вкусы развилъ, а батюшка твой покойный, не тѣмъ онъ будь помянутъ, оставилъ тебѣ только долги неоплатные въ наслѣдство, такъ въ такомъ положеніи не о любви, не о сантиментахъ нужно было думать, а о томъ, чтобы хотя на женины деньги свои вкусы удовлетворять, если отъ нихъ, отъ этихъ вкусовъ то, ужь отдѣлаться никакъ невозможно было. Деньги, связи, протекція тебѣ были нужны, а не смазливое личико какой то вертушки, которую и въ нашъ кругъ-то ввести не могъ…