— Да вы это кого своей смертью-то обрадовать хотите? спросилъ Петръ Ивановичъ насмѣшливо. — Госпожѣ Ивинской руки развязать хотите? Избавить господина Ивинскаго отъ лишняго пасынка желаете? Нашли о комъ заботиться!
— Вовсе я не о нихъ забочусь, а надоѣла эта глупая жизнь какой-то тряпки, которою всѣ помыкать могутъ, отвѣтилъ Евгеній нетерпѣливо.
— А вы попробовали измѣнить эту жизнь? задалъ вопросъ Петръ Ивановичъ. — Нѣтъ, вы трусите да малодушествуете, голубчикъ, вотъ и все.
— Вотъ то-то и скверно, что во всемъ и вездѣ до сихъ поръ все трусилъ и малодушествовалъ, отвѣтилъ Евгеній и въ его голосѣ зазвучало презрѣніе къ себѣ. — Это значитъ у меня уже въ натурѣ, а съ такой натурой, лучше не жить…
— Ну, съ вами теперь и говорить-то нельзя, а то вы все сказку о бѣломъ бычкѣ повторяете: „натура дрянная, значитъ и жить нельзя; жить нельзя, потому что натура дрянная!“ сказалъ Петръ Ивановичъ, махнувъ рукой. — Нервы это у васъ шалятъ… А вы вотъ постарайтесь попробовать жить да натуру-то переработать. На то у людей и мозги, чтобы переработывать свою натуру да не быть игрушкою какихъ-то стихійныхъ силъ. А такъ-то, смертью вопросъ о жизни рѣшая, только одного и дождешься, что надъ твоимъ трупомъ люди скажутъ: „дрянцо былъ человѣкъ, туда ему и дорога!“
— Ахъ, что мнѣ до того, что скажутъ обо мнѣ послѣ моей смерти! рѣзко проговорилъ Евгеній. — Точно я это услышу… Вы-же научили не вѣрить въ это…
— Все это вы говорите потому, что усилія надъ собой не хотите сдѣлать, замѣтилъ Петръ Ивановичъ.
— Сдѣлать усиліе надъ собой!.. повторилъ Евгеній. — Этотъ совѣтъ, Петръ Ивановичъ, еще у Дикенса, кажется, госпожѣ Домби ея родственница давала, — а госпожа Домби все-таки не вынесла родовъ и умерла…
По лицу Евгенія скользнула горькая усмѣшка.
Иногда среди этихъ разговоровъ, которые были довольно тяжелы для совершенно растерявшагося Петра Ивановича, не знавшаго, что дѣлается съ его любимымъ воспитанникомъ, Евгеній раздражался довольно сильно и замѣчалъ Рябушкину:
— Мы, Петръ Ивановичъ, во многомъ расходимся, многаго не можемъ понять другъ въ другѣ… Вы вотъ можете подшучивать, разсказывая о какомъ-то своемъ дядѣ-извергѣ и пьяницѣ, о какомъ-то его сынѣ мошенникѣ и мерзавцѣ, а я — во мнѣ все болитъ и ноетъ, когда я вспоминаю, что я сынъ вора, что я сынъ погибшей женщины… Вы вотъ часто съ шуточкой говорите, что вы со своимъ дядей-негодяемъ теперь первѣйшіе друзья, то есть что вы. спокойно принимаете этого негодяя къ себѣ и ходите къ нему, а я — мнѣ было бы противно быть даже въ одной комнатѣ съ тѣми, кого я призираю, кого я не могу любить… Я не знаю, кто изъ насъ правъ, но я знаю только одно, что я не могу понять вашихъ отношеній къ людямъ, а вы вѣрно никогда не поймете моихъ…
— Что-жь тутъ не понять-то: брезгливости барской у меня нѣтъ, добродушно отвѣтилъ Петръ Ивановичъ.
— А у меня, Петръ Ивановичъ, вашей бурсацкой неразборчивости нѣтъ, проговорилъ рѣзко Евгеній.
— Ну, батенька, набаловали васъ, сказалъ Рябушкинъ. — А если очень-то станете разбирать, такъ и одинъ, какъ перстъ, останетесь…
— А если не очень-то разбирать, такъ и съ головой уйдешь въ шайку негодяевъ, такъ-же рѣзко отвѣтилъ Евгеній.
Какъ-то разъ Евгеній спросилъ Петра Ивановича.
— Ну, вотъ умретъ ma tante, пожелаетъ мать, чтобы я переѣхалъ къ ней, что тогда дѣлать?
— Ну, можетъ быть, она и согласится, чтобы вы не жили у нея, отвѣтилъ Петръ Ивановичъ.
— На какомъ основаніи я, откажусь жить или бывать у нея? Что я скажу ей въ оправданіе своего нежеланія быть у нея, видѣть ее? спросилъ Евгеній.
— Ну…
Рябушкинъ замялся, не зная, что сказать. Евгеній пристально посмотрѣлъ на него, вздохнулъ и отвернулся. Онъ понималъ, что отъ Рябушкина тутъ нечего ждать совѣтовъ.
— Я не думаю даже, чтобы она очень настаивала на вашемъ переѣздѣ къ ней, началъ, спустя минуту, Петръ Ивановичъ, — Что вы ей? На что нужны? Такія женщины рады только отдѣлаться отъ дѣтей. Если бы Олимпіада Платоновна тогда похладнокровнѣе отнеслась къ письму Евгеніи Александровны, переговорила бы съ ней мирно и серьезно, ничего бы этого и не вышло…
Евгеній посмотрѣлъ на Петра Ивановича и усмѣхнулся.
— Странно какъ это, Петръ Ивановичъ, сказалъ онъ:- спросишь у васъ положительнаго совѣта — молчите, а дойдетъ дѣло до теоретическихъ разсужденій да размышленій — вы первый ихъ развивать готовы…
— Ссоримся мы что-то съ вами нынче, голубчикъ, часто, добродушно замѣтилъ Рябушкинъ. — Это нервы, нервы у васъ!..