— Но я не скажу ей… ничего не скажу… Не надо! шепталъ онъ съ какой то покорностью человѣка, который сознаетъ, что онъ никому не нуженъ, что его не любятъ и что просить о любви нельзя.
IV
Петербургскій зимній сезонъ того года, когда происходили описанныя событія, начался для извѣстныхъ кружковъ столичнаго общества довольно весело: онъ начался толками о крупномъ скандалѣ въ семьѣ Владиміра Аркадьевича Хрюмина. Всѣ люди, хотя по-наслышкѣ знавшіе эту семью, уже знали, что Евгенія Александровна бросила мужа, всѣ говорили о томъ, что онъ бросилъ своихъ дѣтей на попеченіе княжны Олимпіады Платоновны Дикаго, всѣ сплетничали о томъ, что, кажется, у Евгеніи Александровны родился еще ребенокъ и что этого ребенка не признаетъ ея мужъ своимъ, всѣ сожалѣли юнаго Михаила Егоровича Олейникова, попавшагося въ руки этой вѣтреной женщины, всѣ разсуждали, будетъ ли утвержденъ формальный разводъ Хрюминыхъ и на какихъ основаніяхъ могутъ они хлопотать объ этомъ разводѣ. Эта исторія съ каждымъ днемъ дѣлалась все болѣе и болѣе пикантною и обѣщала обществу въ близкомъ будущемъ не мало интересныхъ подробностей и перепетій. Скандалъ въ чужой семьѣ — это такъ занимательно! Сами Хрюмины, сдѣлавшись сказкой города, дѣлали всевозможные ошибки и промахи, способные раздуть этотъ скандалъ, — Евгенія Александровна по свойственной ей безтактности, Владиміръ Аркадьевичъ по свойственнымъ ему горячности и жолчности.
Евгенія Александровна, пріютившаяся у своей старой грѣховодницы-гувернантки Бетси, довольно долго по неволѣ не появлялась нигдѣ въ обществѣ. Ей нужно было скрыть свое положеніе, нужно было скрыть своего ребенка, нужно было сдѣлать такъ, чтобы у мужа не было никакихъ уликъ относительно этого обстоятельства. Сдѣлать все это было не особенно трудно: ребенокъ родился, его отдали въ подгородную деревню на грудь, Евгенія Александровна стала поправляться послѣ болѣзни и тотчасъ же ее потянуло къ людямъ, къ обществу, въ развлеченіямъ. Довольствоваться одною идиліею любви было не въ ея характерѣ, не въ ея привычкахъ. Ей жилось теперь также скучно, даже еще скучнѣе, чѣмъ у мужа. Правда, ея Мишель былъ вѣренъ ей, онъ ежедневно посѣщалъ ее, онъ платилъ за нее старой Бетси, но жить одною любовью — это даже скучнѣе, чѣмъ жить съ нелюбимымъ мужемъ, завязывая тайкомъ непозволительныя интрижки. Кромѣ того Миаилъ Егоровичъ, только что пробившійся по пути присяжнаго повѣреннаго въ люди, не могъ много давать, часто говорилъ о необходимости экономіи, порою отказывался исполнить капризныя желанія Евгеніи Александровны.
— Мишель, мнѣ нужны платья, у меня шубы нѣтъ, голубчикъ, говорила пѣвучимъ голоскомъ Евгенія Александровна, ласкаясь къ Олейникову. — Не могу же я зимою выѣзжать въ лѣтнихъ платьяхъ и въ легкомъ бархатномъ пальто.
— Погоди, Женя, все, все будетъ, отвѣчалъ Михаилъ Егоровичъ. — Наша жизнь еще впереди. Вотъ навернется какое нибудь крупное дѣло…
— А если не навернется? спрашивала она, перебивая его.
— Ну, на нѣтъ и суда нѣтъ! говорилъ онъ, — Обойдемся и такъ. Да тебѣ некуда и выѣзжать!
Это начинало раздражать Евгенію Александровну. Она вовсе не думала обрекать себя на затворничество.
— Некуда выѣзжать! Что же это ты думаешь, что я все буду сидѣть въ четырехъ стѣнахъ? говорила она, надувая губки.
— Ну да, какъ птичка въ клѣткѣ! шутилъ онъ, еще не замѣчая ея раздраженія. — Пока крыльевъ нѣтъ — посидишь, а оперишься — тогда и полетишь на всѣ четыре стороны.
— Ахъ, ты все съ шутками! Какъ это глупо! Это вы тамъ въ судѣ привыкли все хихикать надо всѣмъ. На каторгу упекаете человѣка, а сами острите да посмѣиваетесь. Я тебѣ совсѣмъ серьезно говорю, что безъ платьевъ не могу я ходить!
Тонъ Евгеніи Александровны дѣлался совсѣмъ капризнымъ.
— Да и я совсѣмъ серьезно тебѣ говорю, что покуда нѣтъ денегъ — нѣтъ и платьевъ, отвѣчалъ онъ немного строго и наставительно.
— Это мило! Это любезно! сердилась она не на шутку, кусая губки.
Она отворачивалась отъ него и замолкала. Не хорошія мысли начинали бродить въ ея головѣ. Она сомнѣвалась въ его любви, потому что онъ «все отказываетъ, все отказываетъ, во всемъ, во всемъ!»