— Ахъ, французскія кокотки и балетныя танцовщицы — скажите, пожалуйста, какой кругъ! съ негодованіемъ воскликнула баронесса. — Будто я не знала его и прежде! Тоже ѣздилъ ко мнѣ!
— Къ несчастью, кромѣ этой среды у него и не осталось никакихъ другихъ связей, продолжала Евгенія Александровна. — Правда, онъ, можетъ быть, надѣялся черезъ меня окружить себя людьми иного сорта, сдѣлать связи, составить себѣ карьеру. По крайней мѣрѣ, мнѣ пришлось не разъ пережить тяжелыя минуты, когда я замыкалась отъ разныхъ престарѣлыхъ ловеласовъ съ громкими титулами и крупными чинами.
— А! И это человѣкъ высшаго круга! Какова нравственность! волновалась «генеральша».
— Да, вѣдь это у насъ только мѣщанская нравственность, у насъ все предразсудки! съ горькой ироніей вздохнула Евгенія Александровна. — Но я бы все, все перенесла ради дѣтей, если бы онъ только оставилъ меня въ покоѣ съ ними. Но ему была нужна для его цѣлей свобода, нужно было вытолкнуть меня изъ дому… Но нѣтъ…
Евгенія Александровна провела рукой по лбу.
— Иногда я просто теряюсь отъ тоски, отъ какого то щемящаго отчаянья, проговорила она. — Право, лучше бы не жить!
— Другъ мой, что вы! Полноте! воскликнула баронесса, обнимая ее за талью. — Вы еще такъ молоды, такъ хороши, ваша жизнь впереди! Вамъ нужно разсѣяться, забыться…
Евгенія Александровна, конечно, была очень далека отъ мысли о самоубійствѣ. Въ свою очередь и баронесса также очень хорошо знала, что Евгенія Александровна вовсе не желаетъ «не жить». Тѣмъ не менѣе обѣ собесѣдницы были тронуты и взволнованы.
— Забыться, разсѣяться! Въ четырехъ стѣнахъ? съ ироніей проговорила Евгенія Александровна въ отвѣтъ на совѣтъ баронессы. — Знаете ли вы, что я боюсь показываться въ общество, что я провела нѣсколько мѣсяцевъ, какъ отшельница? Меня никуда не тянетъ, во мнѣ явилась какая то апатія…
— Нѣтъ, нѣтъ, васъ надо растормошить, расшевелить! говорила баронесса, сочувственно пожимая ей руку. — Я васъ повезу къ себѣ, повезу въ театръ, въ клубъ…
— Ахъ нѣтъ, нѣтъ! защищалась Евгенія Александровна. — Наконецъ, я даже не могу выѣзжать… Стыдно сказать, но у меня приличнаго туалета нѣтъ, ничего нѣтъ…
— Тѣмъ болѣе вы должны подумать о будущемъ, о средствахъ къ жизни, говорила наставительно баронесса. — Такъ же нельзя!
— Гдѣ же взять средства? воскликнула Евгенія Александровна. — Въ гувернантки идти? Кто возьметъ?.. Шить?.. Да развѣ этимъ можно существовать?.. Нѣтъ, представьте себѣ, maman, что выдумала Бетси. Вы, говоритъ, mon enfant, столько пережили, перечувствовали, перестрадали, что могли бы сдѣлаться хорошей драматической актрисой…
— Ахъ, мой другъ, она, можетъ быть, и права, произнесла баронесса. — На клубныхъ сценахъ такъ мало красивыхъ женщинъ и вы могли бы быть замѣчены. Теперь любительскія труппы все болѣе и болѣе составляются изъ людей нашего круга. Вы вѣдь знаете старика-полковника Федотова? Помните, дамскій угодникъ такой, сѣденькій ловеласъ и гамэнъ?.. Ну такъ онъ вѣдь совсѣмъ присяжнымъ актеромъ сдѣлался и высокопоставленныхъ особъ, герцоговъ и принцевъ играетъ. Шалунъ онъ немного… Но мило играетъ, очень мило… Потомъ дочь генеральши Щербинской недавно дебютировала да и сама Щербинская тоже на клубную сцену поступаетъ… Il faut gagner la vie… Онѣ вѣдь совсѣмъ раззорены, между нами будь сказано… И не поправиться имъ: дочь вовсе не эфектна…
— Да она просто дурна собою, сказала «генеральша».
— Красота что! Нужна эфектность, пикантное что нибудь нужно, возразила баронесса и обратилась къ Евгеніи Александровнѣ. — Вы, душа моя, одной фигурой затмите на сценѣ десятки Щербинскихъ…
— Нѣтъ, гдѣ же мнѣ играть! вздохнула Евгенія Александровна.
— Но вѣдь вы же прежде играли… и не безъ успѣха, замѣтила баронесса.
— Да, другія времена были! Тогда я щебетала, какъ дитя, а теперь…
— Драматическія роли возьмите и станете первой! Мы еще плакать будемъ, когда вы играть будете, шутила баронесса.
— Въ «Свѣтскихъ ширмахъ» развѣ! грустно улыбнулась Евгенія Александровна.
— Нѣтъ, я просто не узнаю васъ воскликнула баронесса. — Вы убьете себя этими мрачными думами! Васъ надо насильно растормошить! Такою ли вы были прежде!
Да, Евгенія Александровна была не такою прежде и сама не узнавала теперь себя. Встревоженная неожиданною встрѣчею съ баронессой въ домѣ своей матери, она немного смутилась и какъ то невольно впала въ жалобный тонъ и начала распространяться о перенесенныхъ ею страданіяхъ. Этотъ тонъ оказался кстати и ей самой стало очень пріятно разыгрывать роль жертвы и вызывать сочувствіе. Въ концѣ разговора она уже сама искренно вѣрила, что она жертва, что она много страдала. Эта новая роль ей очень понравилась.