— Да я… Ну, конечно, Иван Платонович, с удовольствием…
Но в голосе у меня, видно, против воли, прозвучало сомнение. Он открыл глаза.
— Думаешь, не дойду? Не бойся. Не такие марши делал… Пойдем, значит?
— Пойдем.
Он кивнул головой. Потом сказал тихо:
— И еще к тебе одна просьба. — Он поднял на меня совсем запавшие за эти дни глаза. — Надо Галю найти, понимаешь. Разузнать, как она, что с ней.
— Я и сам думал, Иван Платонович, — но где ее искать? У кого спросить?
— Сначала в госпитале. Может, там она. Может, работает у них. А если нет — в военкомат бы надо зайти. Скорей всего там знают.
— Хорошо, я сделаю. Вот возьму отгул днем и схожу, обязательно.
— Спасибо.
— Ну, а если я найду ее — что сказать?
— Скажи… А впрочем, ничего не нужно говорить. Узнай просто, где она, как живет. Ладно?
— Ладно.
Однако узнать мне ничего не удалось. Несколько раз ходил я в госпиталь и в военкомат — никто ничего о Гале сказать не мог.
А дней через пять, когда я шел со смены и подходил уже к дому, меня окликнул кто-то с другой стороны улицы. Дело было под вечер, быстро сгущались сумерки, и я сначала не разобрал, кто это там притаился за деревом. Я перешел на другую сторону, огляделся.
Да ведь это же она — Галя. Стоит в своей серой шинели, в кирзовых сапогах… Солдат солдатом, только вот ветер треплет белесые, легкие, как паутинка, волосы, и они слетают на лицо, она отбрасывает их рукой.
— Иван Платонович?! — проговорила она одними губами и шагнула мне навстречу. — Что с ним? — Она глядела на меня широко раскрытыми, остановившимися глазами, словно ждала, что я сообщу ей сейчас нечто очень страшное. А я, обрадованный тем, что наконец нашел ее, схватил Галю за рукав и держал так все время — мне казалось, что сейчас она исчезнет, испарится, провалится куда-то сквозь землю бесследно и опять я буду всюду искать ее.
— Галя, — радостно тараторил я. — Ну куда же вы подевались, где только я ни искал! Иван Платонович просил меня найти вас, и я всюду побывал — и в госпитале, и в военкомате…
— Мне говорили. Что с ним?
— Ничего. Неделю назад сделалось ему плохо, а сейчас ничего, он уже вставать собирается. Пойдемте. Пойдемте к нам, он, знаете, как рад будет!
— Нет, — она покачала головой, — я никуда не пойду. А что с ним было?
Не знаю. Я знаю только, что он не мог ходить, лежал. Боли у него усилились.
— Врача из госпиталя вызывали?
— Кажется, нет. Он сказал, что не надо, так пройдет.
Галя опять посмотрела на меня как-то странно, будто хотела сказать что-то, но передумала. Она опустила голову, упрятала руки глубоко в карманы шинели, и ветер опять подхватил ее волосы.
— Ты можешь пройти со мной немного? — сказала она. — Я не хочу здесь стоять.
— Пойдемте. А куда?
— Куда угодно. Ну хотя бы вон туда, на дорогу.
— Хорошо.
Мы выходим на нашу дорогу, идем по обочине. Зимой я тут никогда не хожу — грязь непролазная. А сейчас все подсохло, выветрилось, только бугры под ногами да обрубленные тутовники стоят в темноте, будто искромсанные войной.
— Отчего это деревья такие? — спрашивает Галя. — Засохли они, что ли?
— Нет, — говорю я. — Они живые. Просто так кажется. — Я рассказываю ей, зачем их рубят. — Потом они еще лучше становятся, ветвистее. Вот такое это дерево: чем больше его рубят, тем больше ветвей и листвы на нем потом вырастает. У нас во дворе видели?
— Ветви… — задумчиво говорит она, — ну, это может быть. А уж если ствол подрубят…
Она долго идет молча рядом со мной. Потом спрашивает:
— У вас там на комбинате люди нужны?
— Очень нужны, любые специальности. Пойдемте к нам, я устрою в два счета.
— Спасибо… Но у меня ведь — какая специальность? Стрелять умею. И раненых вытаскивать — вот и вся моя специальность. Ну, еще перевязать могу, первую помощь оказать.
— Это ничего, это ерунда, — успокаиваю я, — там в два счета научат. — Захотите — ткачихой или крутильщицей, это не трудно.
— Ладно, я посмотрю. Может, приду, разыщу тебя. А сейчас… Я хочу попросить тебя об очень важном… — Она опять замолчала, и мне показалось, что в темноте она пристально вглядывается в меня, словно пытается разобрать что-то в моем лице, понять — можно ли мне довериться.
— Понимаешь, — говорит она наконец, и голос ее вздрагивает, — может так случиться… Может так быть, что ему станет очень плохо…
— Кому?
— Ивану Платоновичу.
Она все время думает о нем. Теперь я понял — она говорила со мной о деревьях, о работе, а сама только о нем и думает.