— Мама. Мама сказал. Никакой комиссия не надо. У нас кишлак места много, моя дома места много. Кишлак живет — здоровый будет. Ты, Славка, скажи, ты, Синьор, скажи, она меня не слушает, тебя послушать будет. Идем!
Теперь после смены, когда выдается свободный час и мы не заняты в дизельной с газогенератором, мы собираемся на улице, возле столовой, покупаем кукурузных лепешек или, если есть деньги, банку говяжьей тушенки и отправляемся по просёлочной дороге в сторону от основного шоссе.
Дорога покрыта толстым слоем жирной, глинистой пыли. Мы снимаем свои деревянные колодки, перекидываем их через плечо, засучиваем штаны по колено и идем босиком. Это даже приятно — нога мягко ступает в теплый податливый настил, он пересыпается, течет между пальцами, и при некоторой доле воображения можно даже представить, что это вода под ногами — приятная, теплая, бесшумная вода…
Дорога идет через осенние поля. Они уже убраны, но кое-где видны еще совсем молодые всходы — это кукуруза и джугара, ее сажают дважды и трижды, и вот сейчас уже осень идет, а она снова зеленеет — вот такая здесь благодатная земля, такое удивительное солнце. А дальше — уже совсем черпая перепаханная земля, это та, что была под хлопком. Хлопок убрали, а теперь гузапаю корчуют — всю до последнего стебелька, — топить ею зимой будут. Вот, может, и нашему газогенератору на ней придется работать. Мы уходим все дальше от комбината, еле слышны теперь его шумы, только угадать можно, что где-то там сзади, в зареве заката, тихо шумит и плещется его море. Нас обнимает такая огромная, торжественная тишина, что даже говорить не хочется. Идем, идем, вдыхая сладковатые дымки, плывущие над землей со стороны поселков…
Но дорога длинная, и Миша не выдерживает.
— Ну, Синьор, что молчишь, расскажи чего-нибудь. Второй фронт скоро откроют?
Мы посмеиваемся, знаем, что этот вопрос Миша всегда задает с подковыркой.
Но Синьор вполне серьезен. Он не желает слышать иронии. Он убежден, что скоро войска союзников ударят по Гитлеру.
Вы же то знаете — Черчилль недавно приезжал в Москву, Гарриман тоже, они имели беседу со Сталиным.
— Знаем.
— Знаете. А что то значит?
— Ну что?
— Что! Что! То значит, выступление уже готовится.
— Что-то уж очень долго оно готовится, — говорю я. — Сводку знаешь? Оставили Новороссийск, бои на окраинах Сталинграда… Представляешь — Сталинграда.
— Ты был Сталинграде? — спрашивает Миша.
— Был когда-то. Мы в гости к родственникам ездили, у меня там двоюродные братья жили с родителями.
— Красивый город?
— Очень. Они нас на машине возили, тракторный завод показывали. Целый час мы ехали на газике, а завод все тянется и тянется, так, по-моему, до конца и не доехали… Представляешь!
— Все то так, — говорит Синьор, — все то так. Только вот скоро ударят с другой стороны, посмотрите, как они бежать будут.
Он говорит с такой уверенностью, что кажется, будто ему известно что-то такое, что неизвестно нам. А может, и в самом деле он что-то знает. Все-таки он все время там, отирается на этом польском приемном пункте.
— Вот послушайте. — Синьор вытаскивает из-за пазухи сложенный вчетверо лист газеты, разворачивает его. Вообще-то странно выглядит «Правда Востока», в ней всего один лист — и больше ничего.
Вот… Выступление Гарримана. «Мы очень хорошо знаем, в какой мере война, ведущаяся в России, затрагивает нас. Сталин — сын грузинского сапожника. Черчилль — потомок старинной известной английской семьи.
Его мать — американка. Трудно найти двух людей более различных по своему происхождению. Каждый из них воспитывался в совершенно различной школе иол пт и ческой и экономической мысли. Однако в настоящее время оба они имеют одну и ту же цель — уничтожение тирании, угрожающей независимости их стран».
— Это мы и без него знаем, — говорит Миша и сплевывает в пыль. — А что он насчет второго фронта?
— А вот… дальше: «Русский народ — это миролюбивый народ, и мы не посягаем на то, чем обладает он, так же, как он не посягает на то, чем обладаем мы. По-моему, нет никаких причин, почему народы наших двух великих стран и их руководители, если они попытаются понять друг друга, не смогут сотрудничать вместе, чтобы разработать взаимно выгодный мир и создать основу для прочного взаимопонимания между обеими странами…»
— Про второй фронт сказал он что-нибудь или не сказал?
— Сказал, — говорит Синьор. — Вот здесь, в конце должно быть… Вот: «Гарриман уклонился от ответа на вопрос о немедленном открытии второго фронта», — читает он упавшим голосом.