Виктор командирские разглагольствования слушал вполуха. Дорохов говорил в принципе правильные и понятные вещи. Разумеется, будет тяжело – ведь от полка остался огрызок, а немец прочно захватил свое господство в воздухе. И, разумеется, что на него теперь нагрузка возрастет. Кто везет, того и грузят – эта старая пословица верна, так было, так и будет. А у него сейчас больше всех сбитых в полку. Только какой с этого прок? Разумеется новое звание это неплохая ступенька для начала карьерного роста. Это очень пригодится для нормальной жизни в дальнейшем, после войны. У военных неплохая и стабильная зарплата, пенсия. Золотая звезда это тоже прекрасно и престижно. Вот только какой в этом всем смысл? Зачем награды и звания мертвецу? Только что, совсем неожиданно для себя Виктор понял, что ему не суждено выжить на этой войне. Слишком часто ему везло и это не могло продолжаться долго. В этом он успел убедиться, потому что уж слишком много уже хороших людей погибло вокруг.
Только в столовой, за ужином, Виктор узнал все новости. А они были нерадостные, настолько нерадостные, что впору плакать. Когда зажгли Евсеева, высота для прыжка оказалась слишком маленькой, купол парашюта не успел наполниться воздухом и комэск-два сильно ударился о землю. Полковой врач тут был бессилен и его сразу повезли в госпиталь. Там Евсеев и умер во время операции, так и не приходя в сознание. Об этом сообщили прямо перед ужином. Во время утреннего вылета ранило Лапина – в короткой и безрезультатной стычке с "мессерами", в его истребитель попала одна пуля. Причем самолет практически не пострадал – всего-то и дел механику, что латку поставить, а вот летчик, с перебитой рукой, надолго выбыл из строя. При бомбежке, той же бомбой, что убила Лившица, был ранен капитан Жуков. Погиб Шишкин, расстрелянный "мессерами" на взлете. Сразу четырех летчиков потерял полк, причем не зеленых сержантов, а уже опытных, успевших повоевать.
И поэтому и настроение было похоронное, приняв двойную порцию водки народ в столовой за малым "Черного ворона" не пел. Такие потери полк не нес еще ни разу. Теперь Виктору стала понятна причина столь странного внимания Дорохова к своей персоне. Видимо, пытался командир, как мог и умел, укрепить боевой дух оставшихся летчиков. Отсюда и двойная норма водки и разговоры. Как оказалось, комполка лично разговаривал со всеми оставшимися летчиками.
Этим вечером Саблин напился. Двойной наркомовской нормы оказалось слишком мало чтобы заглушить тоску и заснуть, да и спать в душной палатке ему не хотелось. Он лег на улице, на небольшом стожке сена. Но и здесь сон все равно не шел, зато захотелось выпить, и он выпил всю свою заначку из трофейной фляги. Сам, ни с кем не делясь, запивая теплую водку теплой же водой. Напившись, он плакал, жалея себя и Игоря, жалуясь ночному небу на свою несчастную судьбу…
Утром у Виктора сильно болела голова, а вид был словно у не очень свежего утопленника. Дорохов это заметил и после похорон жестко вздрючил на построении. Комполка рвал и метал, Саблин ни разу не видел его таким разгневанным и результат не заставил себя ждать. Лукьянов с Кузнецовым улетели на задание, Турчинский и Дегтярев ждали у самолетов, а только он, Виктор, маялся несусветной дурью. Под глухие команды заместителя начальника штаба он занимался строевой подготовкой. Приходилось маршировать и тянуть носок, под жгучим солнцепеком, с дикой головной болью и сушняком. Но куда болезненней воспринимались насмешливые взгляды техников и механиков, которые Виктор ощущал буквально кожей. Наказание Дорохов придумал воистину жестокое. Саблин был в бешенстве и одновременно сгорал от стыда. Он, самый результативный летчик полка, вынужден маршировать, словно зеленый сопляк при прохождении КМБ.
Душила злоба собственного бессилия. Каким бы хорошим летчиком Саблин ни был, но формально он не сильно отличался от любого другого красноармейца, то есть существа совершенно бесправного. И никто не заставлял его, Виктора, вчера нажираться, так что тут он сам себе злобный Буратино. Дорохов был в праве его наказать. Но все равно было обидно. Он понял бы, посади командир его под арест, но эта шагистика была унизительной.
Лишь после обеда комполка над ним сжалился и его отпустили. Как ни странно физические упражнения пошли на пользу, после того как он напился и поел, то чувствовал себя уже нормально, словно и не было жестокого похмелья. Только некуда было деться от злобных шуточек летной братии, причем злились летчики не на то, что он пил, а на то, что пил сам. Но как раз в это время на аэродром притащили сбитый Лукьяновым "мессершмитт", и всем стало не до Виктора.
"Мессер" был практически цел. Его пилота поймали еще вчера и куда-то увезли, а вот до истребителя руки дошли только сегодня. Снаряд с лукьяновской пушки отбил ему половину лопасти винта, и вражеский летчик посадил машину в степи. Причем, то ли от большого ума, то ли наоборот, он не стал сажать свою машину на живот, а посадил нормально, на шасси. В таком виде его и привезли на аэродром. Трофейный "мессершмитт" был красив, но красота его отличалась от привычной красоты "Яков". Она была чужая. Сразу бросались в глаза и иные "не наши" формы, и вид камуфляжа. Летчики по очереди сидели в кабине, осматривались, выискивая слепые зоны, щупали приборы. Виктору она показалась узковатой, но по сравнению с "Яком", немецкая кабина поражала богатством приборов и удобством. Особенно понравилась ему ручка управления, позволяющая стрелять одной рукой.
Лукьянов с помощью техников раскапотировал вражеский самолет и с победным видом отодрал от него заводскую шильду. Как он сказал. — "На память". Виктор взял у него посмотреть этот маленький кусочек металла. Шильда, новенькая, блестящая, выгодно отличалась от той, что он нашел в лесу, на охоте. Он вгляделся в чужие буквы. Большая часть написанного была непонятна, но наименование самолета он разобрал легко. — "Bf 109 G2".
— А что, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, — разве у немцев не на "Ф" "мессера" были?
— Какой еще ЭФ? — недобро спросил Дорохов. После утреннего разноса он старался Виктора не замечать.
— Ну "ЭФ", — быстро заговорил Виктор, поняв, что нашел что-то важное, — "Фридрих". Раньше у них были "мессера" модификации "Е", ну те, у которых квадратные законцовки крыльев. Потом "эфки" появились, я один такой сбил зимой. У него, на такой же жестянке, было написано "Bf 109 F2". А этот уже "G" — новая буква, а значит новая модификация.
— Дай сюда, — Дорохов буквально выдернул шильду из рук и всмотрелся. — Действительно новый, — сказал он с довольной улыбкой. И целый почти, — глаза у командира заблестели, — Сергей Яковлевич, — позвал он инженера полка – давай-ка сюда своих орлов. Пусть обратно прикрутят все, что с "мессера" уже отвинтили. Эх, жалко летчика вчера сдали, надо было его вместе с самолетом отправлять. Ладно, чего уж, пойдем бумаги писать, думаю, с этим "мессером" изведем их изрядно.
— А ты, Саблин, — сказал он Виктору, — смотри мне. Еще раз такое повторится, то ты наркомовские сто грамм только во сне увидишь. Будешь у меня аэродром подметать, голыми руками…
Солнце уже взошло, но на земле все еще царили сумерки. Небо с ночи закрылось тяжелыми тучами, было очень сыро и противно. Ливень прошел около полуночи, но и сейчас тучи эти периодически разрождались холодной влагой, заставляя застывших людей морщиться. Выстроенный поэскадрильно полк, представлял собой отличную мишень для мелкого моросящего дождя. В первом ряду стояли малочисленные летчики, за ними разливалось гораздо более обширное море техников в промасленных комбинезонах, и замыкали строй младшие авиаспециалисты: прибористы, оружейники, мотористы. С утра пораньше, ни свет ни заря прибыл комиссар дивизии, и теперь приходилось торчать на построении. Виктор, как и все стоял в строю эскадрильи, топча мокрый желтый бурьян и ежась каждой упавшей на голую шею капле воды. Стояли уже долго, минут десять, и он успел не раз пожалеть об оставленном в палатке реглане. Наконец раздался хриплый от натуги голос начальника штаба:
— К выносу знамени!
По строю прошла волна шепотков и переглядов. Обычно для чтения приказов и различных служебных бумажек такая торжественность не требовалась. И значит, комиссар прибыл неспроста, а с наградами. Раньше ордена и медали вручал комдив, но мало ли, комиссар это тоже неплохо. Вот только то и дело срывающийся дождь немного портил настроение. Если дождь не прекратится, то не будет и полетов, а не будет полетов то и наркомовские сто грамм не положены. Шепот в строю усилился, и начштаба пришлось прикрикнуть, утихомиривая страсти.