Пришел с КП Лукьянов. Он был задумчив, густые брови его сомкнулись, обозначив на переносице вторую глубокую складку.
— Полетим скоро, — сказал он, — Саблин, пойдешь во второй паре с Кузнецовым. Будем бомбардировщики прикрывать.
Виктор кивнул. Комэск присмотрелся к нему внимательней, брезгливо сморщился:
— Витька, у тебя подворотничок уже от гимнастерки не отличается. Ну, какого хрена? Опять перед Дороховым подставить хочешь?
— А мне подшивать нечем, — соврал Виктор.
— Не бреши. Давай бегом. У тебя есть пять минут.
Виктор лениво потрусил в палатку. Лукьянов зло посмотрел ему в след, зло плюнул под ноги и буркнул: — Раньше был нормальный летчик, а стал дурак дураком. Вот почему обратного не происходит?
Слышавшие эту фразу Турчанинов и Кузнецов хмыкнули.
— Когда вылетаем, — спросил Турчанинов?
— Минут через двадцать. Давай-ка еще раз помозгуем по взаимодействию.
— Женя, тебе не надоело еще? Сколько можно?
— Столько сколько нужно, — отрезал Лукьянов, — если хочешь жить и побеждать. Или ты уже как Витька стал? — он кивнул в спину удаляющему Саблину, — что уже все знает, все умеет и вообще завтра помирать и меня не трожьте. Я вот помирать несогласный, потому мы сейчас еще раз проработаем полет.
— Ну а что, разве Витька не умеет? — осторожно спросил Кузнецов, — Как он тогда, против двух дрался…
— Может и умеет, — ответил Лукьянов, — но не хочет. Он сейчас все время как сонный ходит, все ему до лампочки. Нельзя так. Как Шишкина сбили… — он махнул рукой и замолчал.
— Давайте с ним поговорим, объясним, — встрепенулся Кузнецов.
— Тебя еще там не хватало, — грустно усмехнулся Турчинский, — думаешь, не говорили? Без толку все…
Из палатки показался Саблин, и они замолчали.
— Витя, — спросил Кузнецов после долгого молчания, — не хочешь после вылета на пару пресс покачать?
— Нет
— Ну может на турник сходим? Кто больше подтянется?-
— Не хочу, — снова коротко ответил Виктор.
— Слушая, ну ты чего, — не унимался Кузнецов, — ты же раньше спорт любил, каждый день занимался. А теперь…
— Саш, иди к черту, — зло огрызнулся Виктор и отвернулся, — Чего пристал?
Кузнецов обиженно надулся и замолчал. Губы Турчанинова скривились в злой и печальной усмешке, такие разговоры с Виктором он уже вел.
Глухо зазвонил укрытый фанерным грибком телефон. Лукьянов взял трубку, вслушался, брови у него снова сомкнулись.
— По самолетам, — бросил он летчикам, — бомбардировщики уже близко.
Виктор подхватил лежащий на земле реглан и побежал след однополчанам. Впереди был очередной боевой вылет этой долгой войны.
В телефонах наушников потрескивали разряды, заглушая рев двигателя, мелькали под крылом деревеньки. Спереди наплывали разорванные слоистые облака. Они громоздились ярусами, громадные, словно горы и Виктора это немного беспокоило. Бомбардировщики принялись снижаться, пытаясь выйти на цель под облаками. Мессеров пока не было и только это вселяло некую уверенность.
Внизу, от станицы Егорлыкская пылила громадная колонна. Несмотря на недавние дожди, стояла столбом пыль, дорога казалась черной от техники. Тройка Пе-вторых немного растянулась, и малюсенькими каплями от бомбардировщиков вниз полетели бомбы. В небе словно раскрылись коробочки хлопка — повисли белесые комья разрывов зенитных снарядов. Они рвались чуть ниже и группа вскоре вышла из под обстрела, повернув домой.
Облака начали редеть и расступаться. Мотор работал ровно, пробоин не было, а значит все хорошо. Бензина на аэродроме было мало, а это означало, что сегодня они скорее всего никуда не полетят. И это тоже было хорошо. Это означало, что они вечером выпьют наркомовские сто грамм, а потом еще добавят. Вчера он договорился с одним шофером из БАО, и тот купил в деревне и привез литр самогона. Сейчас этот литр, заботливо укрытый, лежал у Виктора в вещмешке, ожидая своей участи. Задание было почти выполнено, они уже пересекли линию фронта, оставалось немного.
Он привычно огляделся. Небо было чистое, если это можно было сказать об окруживших самолеты облаках. Виктор загляделся на пешки, выделяющиеся на фоне проплывающего под ними облака. Они были красиво-стремительны в совершенстве своих форм…
Самолет вздрогнул. Лицо и левая нога выше колена вдруг вспыхнули резкой болью, причем боль в ноге была такой сильной, что он заорал от боли. Дикий порыв ветра ударил по глазам, он ослепленный, заметался по кабине, пока наконец, не догадался натянуть на глаза очки. Все вокруг воспринималось словно в замедленной съемке. Он увидел, что плексиглас кабины покрыт темными каплями и не сразу сообразил, что это его кровь. Мотор его истребителя работал нормально, вот только правое крыло было охвачено огнем.
Пыль над степью стояла столбом. Серая, мелкая, противная, с запахом полыни и слез. Она поднималась вдоль нечастых дорог, под копытами овец и свиней, лошадей, коров, под телегами беженцев, под стоптанными ботинками красноармейцев, колесами грузовиков и штабных автобусов. Огромное пространство между Волгой и Доном покрылось пылью. Людское море по тонким линиям рек-дорог пылило, растекаясь, уходя от страшного врага.
Не стала исключением и неприметная дорога за рекой Ея. Женщины, дети, старики и старухи с котомками на спинах шли по ней на юг. Катились телеги, коляски, ползли, переваливаясь с боку на бок арбы, плелся колхозный скот. Очередная волна беженцев, сдернутая от прежней жизни войной, торопилась, неся свою беду дальше. В испуганных глазах их одна мысль: уйти подальше от грохота и огня. Уйти от немцев. Обгоняя, рассекая людскую реку, на юг пылила и армейская автоколонна. Тяжелые машины прижимали беженцев к обочине, те недовольно ворчали, пропуская грязные запыленные грузовики, зло посматривая на сидящих в кузовах красноармейцев-артиллеристов. Бойцы были такие же грязные и усталые, равнодушные к недовольству толпы.
С севера послышался далекий гул авиационных моторов. Сотни глаз с тревогой уставились в небо, обшаривая его, словно это могло как-то помочь. Когда из облаков показались стремительно приближающиеся самолеты, движение колонны замерло, все кинулись врассыпную в степь, вжались в сухую землю, пытаясь стать маленькими, невидимыми. Облако страха повисло кругом, слилось с пылью, ширясь и усиливаясь ежесекундно. Колонна остановилась. Красноармейцы тоже побежали в степь, смешиваясь с беженцами, не помышляя даже организовать оборону. Всех, военных и гражданских обуял страх и чем ближе были самолеты, тем страшнее было замершим внизу. Всю эту позорную картину прервал звонкий женский крик:
— Трусы! Трусы, куда же вы все? Это же наши-и!
Действительно уже было можно различить мелькающие среди облаков бомбардировщики Пе-2 и эскортирующие их Яки. Народ потянулся обратно к дороге, причем пристыженные военные спешили быстрее всех, стараясь не глядеть в глаза штатских. Вверх уже почти никто не смотрел, люди пытались оказаться как можно дальше от страшного места. Поэтому почти никто не видел, как из облаков вынырнула еще одна пара самолетов. Ветер донес далекий пушечно-пулеметный перестук, и появившаяся пара, заложив торопливый боевой разворот, снова скрылась в облаках.
Советские самолеты пару секунд так и продолжали лететь, потом за одним из них — истребителем, показался дымный шлейф. Шлейф становился все длиннее и вот уже самолет начал заваливаться набок, показалось пламя. Як заваливался все сильнее, огонь охватил все крыло, и машина заштопорила к земле. Примерно на полпути от истребителя отвалилась темная точка, и забелело облачко парашюта, а самолет исчез в огромном клубке огня. На землю падали уже обломки. Замершая было на минуту, колонна продолжила свой путь. Большинству людей не было никакого дела до разыгравшейся в небе трагедии. Посмотрели и пошли себе дальше. Упади обломки самолета ближе, возможно и побежали бы туда неугомонные мальчишки, но они рухнули за несколько километров от дороги. Только полуторка отделилась от колонны и отчаянно пыля, двинула в степь, за выпрыгнувшим пилотом.