Снова хлопнула дверь, и появился Прутков. Виктор чуть замешкался, вставая, и майор обрушил на него начальственный гнев.
— Ты что ослеп, лейтенант? А ну встать! Что ты тут каракатицей беременной ползаешь? Ты что, мразь, думаешь на тебя управы не найдется? Да ты дерьмо…
Виктор почувствовал, как его захлестывает волна гнева.
— Закрой пасть, гнида, — прошипел он.
— Что-о? — Прутков едва не задохнулся от негодования.
— Ну, давай, вякни еще что-нибудь… — Виктор почувствовал, как пальцы легли на рукоять ножа, — Шишкин умирал недолго, я тебя так же… — левая нога его за что-то запнулась, он дернулся, освобождаясь, и Прутков вдруг отпрыгнул к двери. С майора мигом слетела вся спесь, он побледнел, и неожиданно, на месте грозного начальника штаба Виктор увидел небольшого, смертельно перепуганного человечка.
Такое мгновенное превращение вызвало у Саблина оторопь, но Пруткова это уже не интересовало, хлопнув дверью, он мигом выскочил наружу.
— Герой, — насмешливо сказала Таня, — может, ты и меня зарежешь? — В отличие от Пруткова она почему-то покраснела, зеленые глаза возбужденно заблестели. Голос ее потушил ярость, и Виктор снова почувствовал жуткую, неподъемную усталость.
— Да не собирался я никого резать, — буркнул он и вдруг понял, что до сих пор держится за рукоять ножа. С трудом отлепил пальцы, принялся разминать. Сильно захотелось спать.
— Летчик, — фыркнула Таня, — Да какой ты летчик? Бандит уличный… — Она, бросила печатать и теперь рассматривала его так, как будто бы увидела впервые.
— Казалось бы, причем здесь дядя? — хмыкнул Виктор. — Хотя… чего я буду бисер метать? Какое мне до всего этого дело?
Он вышел из ставшего вдруг душным штаба на улицу, закурил. Арестовали его прежде чем Виктор успел докурить вторую папиросу.
Виктора конвоировали двое автоматчиков и начальник связи полка — капитан Локтионов. Пистолет у него отобрали, нож тоже. Сопротивляться он даже не подумал, вдобавок автоматчики, хоть и выглядели несколько испуганно, но оружия держали наготове, а поймать дурную пулю не хотелось.
На КП толпились летчики, нервно вышагивал Шубин. Прутков семенил следом за начальством, что-то втолковывая. Виктора Шубин смерил злобным взглядом, на лице у него заиграли желваки:
— Саблин, твою маму тута? Совсем охренел?
— А я что, Дмитрий Михайлович? Я ничего… — после вспышки гнева Виктор стал апатичным.
— Ничего, — взревел Шубин, — С ножом на людей кидаться, это уже ничего?
— Я не кидался.
— Да весь штаб слышал, как ты меня… — встрял Прутков, но Шубин повелительно махнул рукой и начштаба сразу замолчал.
— Если бы я хотел эту гниду убить, то давно бы…
— Молчать, — заорал комполка.
— Видите, — торжествующе встрял Прутков, — опять. Это отъявленный бандит. Его под трибунал надо…
— Но он не кидался с ножом, — вдруг, откуда-то из-за спин, донесся голос Тани.
— Молчать, — еще громче заорал комполка. — Смирна! А ну ты, — позвал он девушку, — иди сюда. Рассказывай.
Выслушав ее, он нахмурился, и желваки заиграли еще сильнее. Виктор понял, что Шубин в бешенстве и приготовился к длинному бессвязному матерному монологу. Однако вместо ругани, командир, неожиданно для всех, достал из кармана портсигар и закурил. Пока он пускал дым, никто в собравшейся на НП толпе не проронил ни слова, все смотрели на начальство, словно кролики на удава.
— Гамлеты доморощенные, — сказал Шубин. Видимо курение пошло ему на пользу, он успокоился и даже повеселел. — Этого, — комполка указал взглядом на Виктора, — под домашний арест, суток на семь. Найдите в деревне самую холодную хатенку и тута переселите. Пусть посидит, подумает. А чтоб ему там не скучно было, караульного поставьте. А то знаю я орлов наших. Приказ составьте сейчас же… А вам, товарищ майор, — Шубин обратился уже к начштаба, — я запрещаю тута приближаться к Саблину, если на то нет прямой служебной необходимости.
— Я это так не оставлю, — неожиданно влез Прутков. — Я сегодня же подам рапорт.
— Рапорт? — завизжал вдруг Шубин. Все его спокойствие испарилось, лицо командира пошло пятнами. — Рапорт? Да в жопу засунь свой рапорт. Ты за него летать будешь? Развелись тута… дармоеды. — Вдруг, словно увидев, что вокруг него толпа народу, он закричал: — Хрена уши развесили? Работы нету? Вон отсюда!
Крыло полыхало. Из дыр вытекал горящий бензин, обшивка таяла на глазах, и огонь уже прорвался внутрь кабины, впился в тело. Виктор скорчился от ужаса, вот только вместо жара оказался жгучий холод. Он хотел выпрыгнуть, но тело совершенно не повиновалось. Парашюта на месте почему-то не оказалось, не оказалось даже кабины лишь холодная мгла вокруг. Он хотел закричать, но вместо этого проснулся.
Вокруг была уже знакомая холодная темень его новой комнаты. Сердце все еще гулко стучало и он сел на своем топчане. Руки и ноги уже закоченели, и Виктор принялся неторопливо разминаться, согреваясь.
Ставни вдруг скрежетнули и в комнате стало чуть-чуть светлее. С улицы послышалось тихое невнятное бормотание и что-то негромко постучало в стекло. Он вдруг понял, что кто-то открыл наружные ставни и теперь стоит прямо за окном. На миг стало страшно и даже возникло желание забарабанить в дверь и разбудить спящего у печки красноармейца-охранника. Мысль такая мелькнула и пропала, какой враг полезет ночью к арестованному?
Он подошел к окну, пытаясь разглядеть того, кто же прячется за темными узорами изморози:
— Кто там?
Бормотание стало вроде более радостным, вот только слова разобрать все равно не получалось. Потом наступила пауза, окно слабо задрожало, что-то несколько раз глухо стукнуло в раму и стекло вдруг качнулось и исчезло в темноте. Образовавшуюся дыру моментально затянуло облачком пара.
— Товарищ лейтенант, — услышал Виктор взволнованный голос, — товарищ лейтенант.
— Рябченко? — он не поверил своим ушам, — ты что ли? Ты что творишь? Как ты здесь оказался?
— Я, товарищ лейтенант. Я! — голос ведомого зазвенел от радости.
— Ты что здесь делаешь? Тебя же сбили.
— Так я это… — наступила пауза, — товарищ лейтенант… Простите меня. Я больше не буду. — Виктор вдруг услышал, что его ведомый плачет, — я не хотел. Простите. Честное комсомольское… он близко вдруг, я стрельнул и попал. Я не хотел так, а он загорелся, я дым видел… я погнался… я виноват. — Рябченко говорил непонятно, взахлеб, глотая слова, и Виктор понимал едва половину.
— А ну соберись, — прошипел он, но Рябченко словно не услышал.
— А потом… я не понял… разбили. Приехали наши, меня на аэродром подкинули. Шубин… Шубин, — ведомый захлюпал носом и запричитал совсем неразборчиво, — говорит меня под трибунал, а вас арестовали… я виноват.
— Колька, — Виктор вдруг все понял, — ты много выпил?
— Я не знаю, — снова затрясся тот, — привезли. А Шубин говорит: — пойдешь под трибунал. А потом говорит: — Пей.
Мда, — толку от откровений пьяного ведомого было мало.
— Ишь ты, воркуют, — раздался со стороны шепот Лешки Соломина. — А что это вы тут делаете? Водку пьянствуете? А мне нальете? С меня закуска. — В оконную дыру протиснулся солдатский котелок, и Виктор увидел белозубую Лешкину улыбку. — Давай, тута, шамай. — сказал он передразнивая командира и засмеялся, — Рябченко, скажи, как ты так ловко научился окна открывать?
— Так я раньше стекольщиком работал, — ведомый толи моментально протрезвел, то ли еще что, но ответил довольно четко.
— Да? Интересно. Ладно, погуляй тут пару минут, потом стекло на место вставишь…
— Ну шо, Витя, набедокурил? — Саблин увидел как блеснули в темноте Лешкины зубы. — Проявил свою недобитую бандитскую сущность. Ха-ха. Начштаба чудом избежал смерти.
— Козел штабной. Я его и пальцем не тронул.
— Ха-ха. Да это понятно. Я тут слыхал (по старой памяти от Галки), шо арест твой через пару дней отменят, но пока придется померзнуть. На держи, под котлеты хороша.