В заведении Семина было сравнительно мало народа, но шум стоял как в потревоженном улье. Покачивающийся здоровяк доказывал что-то соседу, при этом звучно бил кулаком по дубовой столешнице с опасностью расколоть ее надвое каждым следующим ударом. Соревнований "кто кого перепьет" сегодня не было, что явно печалило хозяина. Семин с потемневшим лицом стоял вдали и созерцал невеселую картину, но заметив ее, соизволил выдавить жалкую улыбку.
– Что Рынск? – коротко осведомился он. Сузившиеся глаза прошлись по ее потрепанной одежде и исцарапанному лицу.
– Деревни больше нет, Семин, – отстраненно произнесла Воислава, глядя себе под ноги. – Я заночевала в лесу и лишь потому избежала смерти. Не знаю, что творилось ночью, но от Рынска не осталось ничего и никого. – Даже пепла от нашего дома. Даже могилы моей матери. – Я осталась одна. Совсем.
– Этой ночью?! – поразился Семин. – А у нас ничего. Зато три дня назад мы с искренним удивлением встретили рассвет. Сильно сомневались, что это вообще возможно после ночного светопреставления.
"Сколько же времени я провалялась в лесу?", – пронеслось в голове у Воиславы. Видимо, она побледнела, потому что Семин смотрел на нее тревожными глазами.
– Помоги мне, – сипло попросила она, – позволь пока остаться у тебя. Я здесь больше никого не знаю. Мой лук при мне, и я буду добывать дичь для твоей таверны, ты же знаешь.
Он задумался, перебирая в голове все возможные варианты ответа, даже открыл было рот для решительного отказа, но в последний момент передумал. Не больно-то хорошо обстояли его дела в последние дни, чтобы вот так запросто выгонять лишнего работника. Да и вообще…
– Хорошо, но недолго, – сделав недовольное лицо, предупредил Семин. – Постояльцев у меня пока мало, так что комнатку подберем, Горена покажет. А там посмотрим. В долгу всяко не останешься, – с неприятным намеком произнес он и осклабился.
Воислава устало кивнула и пошла за девушкой, спотыкаясь о каждую ступеньку. Самую верхнюю задела так, что едва удержала равновесие. Дочь Семина настороженно оглянулась, но она даже не заметила этого, вся во власти туманных картин, оставляющих во рту горьковатый привкус. В каждой из них почему-то было много темного. Воислава попыталась ухватиться за это слово, но оно ушло безвозвратно, совсем как те, кого она любила.
Утро, противореча своей природе, облегчения не принесло, и хотя она рано покинула постоялый двор, стремясь в лес, где всегда чувствовала защиту, ничего не изменилось. Воислава по-прежнему казалась чужой сама себе. Даже здесь. Заемные стрелы быстро находили цель, только радоваться этому не хотелось. Мир умер для Воиславы. Или умерла она сама, та, что была.
Семин без единого слова принял ее нехитрую добычу, уронив на ледяную ладонь несколько увесистых истертых кругляшков. При этом странно посмотрел в ее застывшие черные глаза, словно подозревая что-то, но тут же отвернулся. Этот колючий незнакомый взгляд напугал его, заронив сомнение в том, а осталась ли в нем хоть капля теплоты. И самое страшное – Семин все больше склонялся к мысли, что тьма выжгла Воиславу до дна, добравшись даже до самых укромных уголков, опустошила саму душу. Только вот не до того ему было, чтобы плутать в чужих кошмарах. Народу в таверне прибавилось, а значит и работы. Между тяжелыми скамьями сновала его дочь и еще пара работниц из местных, едва удерживая в руках выщербленные деревянные подносы с едой и грубыми глиняными кувшинами.
Ловко увернувшись от чьих-то липких объятий, Воислава тронула Горену за плечо. Та метнула на нее неприязненный взгляд:
– Что тебе? – В сухом голосе отчетливо слышалась нотка вызова.
Воислава с трудом сдержала резкий ответ, так и рвущийся с языка. Произнесла спокойно и холодно, зная наперед, что угодит прямо в цель:
– Не подскажешь, где бы мне побыстрее раздобыть одежды? Не обязательно новой.
Мутновато-голубые глаза разгорелись жаром алчности. Тяжелый поднос опустился на грязную столешницу, игнорируя пьяные выкрики посетителей.
– Тебе какой? Я могу принести, – живо ответила она, вытирая руки о мятый передник.
– Мне бы простую рубаху, штаны, плащ, – задумчиво перечислила Воислава. – Примерно, как сейчас на мне, только попрочней.
– Это можно, – кивнула Горена, окинув ее быстрым взглядом. – Я принесу тебе в комнату.
Насмешливо прищурившись ей вслед, Воислава рывком освободилась от чужих пальцев, вцепившихся в ветхую ткань рукава, толкнула кого-то локтем в бок и пошла вперед, видя перед собой только старую лестницу. Тяжелое дыхание и жадные взгляды никогда не были для нее неожиданностью, тем более здесь, где за звонкую монету можно было заполучить любую из женщин, передвигающихся по залу с тяжелыми подносами. Она даже догадывалась, откуда в Семине вдруг проснулась доброта, почему он не только согласился выделить ей комнатку, но даже заплатил за дичь. Ничего, она все вернет, а потом уйдет тихо и незаметно.
Горена влетела как ветер. Запыхавшись, вывалила на колени Воиславы одежду и впилась взглядом в быстрый ручеек тускло поблескивающей мелочи. На короткий миг все окружающее перестало для нее существовать, был только приглушенный звон, обещающий несколько часов ненадежной свободы вне постоялого двора. Семин внизу громко позвал дочь и она вздрогнула и дернулась к двери, страшась ярости отца даже больше других работников. Кому как не ей было знать, чем может обернуться не то, что неосторожное слово, а даже взгляд или как сейчас недостаточно быстрый отклик на его зов.
Воислава вспомнила мгновенную искру животного ужаса в глазах девушки и подкинула кошель на ладони, отметив, что он вообще перестал что-либо весить. Оставшейся пары монет хватало разве что на еду, но это было только к лучшему. Не хотелось уходить из этого селения, оставаясь должной Семину. Она должна отрезать все пути отступления, раз желает забыть о прошлой жизни.
Закинув старую одежду в угол и набросив темный шерстяной плащ, Воислава спустилась вниз. Народ, явно празднуя счастливое спасение от стихии, гулял на славу: с размахом, дракой и, как водится, крайне плачевными последствиями для хозяйства Семина. Все ближние места были заняты, но чуть поодаль, у стены, Воислава разглядела только двоих сидящих за большим крепким столом. И это в забитом-то зале?! Одни они сидели явно неспроста, но ожидание других свободных мест казалось делом не столько долгим, сколько напрасным, а потому, вздохнув, она направилась прямо к ним…
Расставшись со спутниками, Титамир, нахлестывая коня, помчался в Миронол. Перед глазами стояло прощание с Малитой, ее слова, звучавшие словно обещание. Некстати в памяти всплыла шутливая полупросьба-полупредупреждение не задерживаться слишком долго. И хотя ветреный воин не был склонен к долгим привязанностям, на этот раз все, даже его друзья, обычно встречавшие новое увлечение циничными улыбками и затаенным сочувствием, вполне справедливо считали дело женитьбы решенным. Да и сам Титамир с опозданием и неохотой, но таки склонялся к этой же мысли.
Влетев в деревню, он галопом направил Вихря прямо к дому ее родни, по пути едва не задавив нескольких селян и заставив встать посреди дороги тяжелую повозку. Впряженная в нее лошадка, низкорослая и тихая, отказывалась внимать приказам своего хозяина, даже несмотря на угрожающий свист кнута над головой. Темная полоса, промчавшаяся перед самой ее мордой, напугала кобылу так, что она сначала застыла, а потом вдруг неожиданно понесла. Раздались тревожные крики, женский визг и повозка опасно накренилась, а потом и вовсе завалилась на бок, роняя на землю приготовленные на продажу серые тюки.
Позади послышалась отборная ругань, но Титамир, и не подумав останавливаться, осадил коня лишь возле знакомых ворот.
Спрыгнув на землю, он распахнул как всегда незапертую дверь и крикнул:
– Малита, встречай! Я вернулся.
Всплеснув руками, к нему подбежала Залишна, крепко обняла и уткнулась в плечо. Лицо женщины было одновременно и радостным, и напряженным. Глаза она отводила, пряча взгляд, даже голос прозвучал как-то незнакомо, резанув ухо странной надтреснутостью.