Есть Морозов — филолог, возвративший отечественной литературе причудливую поэзию и странную жизнь Николая Еремеевича Струйского.
Есть Морозов — эссеист, автор изданного многомиллионным тиражом очерка о приуготовлении к смерти.
Есть Морозов — кинематографист, создатель фильмов «С нами Бог», «Люди Твоя», «Свет миру».
…Осенью 67-го горело Останкино. К своему 50-летию власти сжигали старые деревянные дома. Дым и угар относило ветром к ногам статуи «Рабочий и колхозница», забрасывало в Сокольнические аллеи, в глушь Лосиного острова. Мы бродили с Морозовым по пепелищам. Жили мы тогда неподалеку друг от друга, а в тот день встретились и не сговариваясь пришли к остаткам былого жилья. Просто потянуло туда, повело. Странный, дохнувший мистическим холодком порыв ветра принес к нам клочья обгоревшей бумаги. Саша наклонился и поднял желтый, старательно исписанный листок.
Так начался Морозов — прозаик.
Вскоре появились его «Чужие письма» — повесть, ставшая событием для нас, тогдашних, уже успевших нахлебаться горького в жизни, представлявших собою неофициальную литературу, каковую, кстати, мы имеем честь представлять и до сих пор, так и не вписавшись, благодаря Богу, в безликие ряды членов Союза писателей. Повесть перепечатывали, читали и перечитывали. Экземпляры ее ходили «от человека к человеку», не дожидаясь издания. В повести этой — летопись одинокой человеческой жизни. А еще в ней — дыхание времени, то редкостное соединение, словно в музыке, пения и сопровождения, которое своим движением создает, сгущает тот магический кристалл, сквозь который различаешь каждый нерв ушедшего времени, с его приметами, бытом, воспарением над ним, обреченностью и любовью.
Вслед за первой повестью появилась вторая — «Общая тетрадь», за нею третья — «Прежние слова», и четвертая — «Личное дело». Будучи изданной, тетралогия эта открыла бы читателю писателя замечательного, умеющего не только подмечать и обобщать, понимать значение детали и лепить характеры, гротеск и абсурд приживлять к древу отменнейшего реализма, пламя иронии и печали удерживать собственными незащищенными ладонями от чрезмерных выплесков, брать всегда верный тон, иметь такт и вкус, знать во всем меру, обостренно чувствовать особенности языка, но и — сострадать.
Морозов — прежде всего поэт, а потому и настоящий прозаик, ибо не бывает иначе. Прежде всего поэты и двое других ярких прозаиков нашей плеяды — Саша Соколов и Николай Боков. Но Александр Морозов и среди них выделяется, потому что в текстах его — свет Веры.
Пусть же читатель сам ощутит тепло свечи, зажженной Александром Морозовым более четверти века назад, пусть потянется на уединенный огонек в ночном окошке. Пусть выйдет ему навстречу седой высокий бородач — Александр Морозов — писатель, хранитель речи, русский человек.