Сейчас он с удивлением обнаружил, что не может вспомнить, кому именно принадлежат эти слова. Лицо учителя менялось. Оно становилось похожим то на лицо мексиканца, то на лицо Глебова, учившего его приемам древней философской системы. В обоих этих лицах было что-то общее. Мудрость? Уверенность в себе и в будущем? Особое тайное знание? Нет, пожалуй, общими были доброта, сострадание и еще что-то, неуловимо отличавшее их от всех остальных лиц.
Роман встал и подошел к стене. Она была твердой. Она была холодной. Она казалась совершенно неприступной. Но закрытая часть его памяти, раскрепощенная во сне, неожиданно подсказала, что однажды он сумел войти внутрь такого же твердого и нерушимого с виду камня. Правда, там был особый камень. Там была дверь, ведущая в иные миры. Но если попробовать тот же способ: неожиданно, исподволь нырнуть внутрь скалы…
Сделать это надо небрежно, с полной уверенностью в успехе. Может быть, получится и здесь? Он попробовал. Глубокая ссадина на лбу и вмятина в камне — вот и все, чего он добился.
— Зачем же ты так… — сказал он молчавшей скале. — Зачем? — И снова увидел ту вмятину… Человеческое тело должно быть значительно мягче скалы — откуда же взялась вмятина?
Он попробовал снова. Теперь уже плавно наращивая усилие. Он уперся в скалу плечом и давил так, что хрустнули суставы и резкая боль пронзила плечо, но почти сразу понял, что хрустели не его суставы — хрустела скала.
Материал, слагавший ее, оказался похожим на застывшую пену и лишь снаружи выглядел монолитным и неприступным. Теперь, под сломанной коркой, она легко поддавалась его усилиям. Роман шел вперед, не слишком напрягаясь, лишь выставив вперед плечо, словно нос разбивающего лед корабля.
Он шел сквозь бесконечный хруст и шелест, сквозь облако блестящей радужной пыли и все время думал о том, какими неприступными выглядели эти скалы, полностью прогнившие изнутри, превратившиеся в застывшую мыльную пену. Миллионы высушенных мыльных пузырей — и ничего более.
Он шел и думал о тех, кто до него оказался в таком же колодце и принял этот мираж неприступности за подлинность. Но она оказалась условностью. Чем-то эфемерным, чем-то таким, что превращалось в радужную пыль, если хорошенько нажать…
Когда сумма его усилий превысила сопротивление среды, он выбрался из ловушки.
Чаще всего Роману снился шар, застывший на вершине неприступной горы. Он лез к этому шару, срывался и лез снова. Что-то там скрывалось чрезвычайно важное, он должен был во что бы то ни стало добраться до шара. Но ничего не получалось, шар все время ускользал. То гора вырастала, превращаясь в неприступную скалу, когда до цели оставалось всего несколько метров, то срывалась нога с предательской осыпи, и он с криком — в который уже раз! — летел вниз и просыпался в холодном поту.
Из создавшейся ситуации был простой выход — обратиться к корабельному врачу.
Наверняка на лайнере был неплохой медицинский отсек, от его кошмаров не останется и следа, вот только в личной карточке появится новая отметка…
Что они там напишут? Обострившиеся симптомы клаустрофобии? Какая разница!
После этого экспедиции ему не видать как своих ушей, его положение и так весьма неопределенно и держится в основном на добром отношении Райкова, но не может же тот без конца тянуть его за собой в нарушение строгих медицинских инструкций!
И Роман продолжал борьбу с ночными кошмарами в одиночку. Ему нужно было во что бы то ни стало продержаться полтора месяца: тогда двигатели переключат на торможение и здесь, на корме, станет тихо… Оставалась еще слабая надежда обменять каюту, но все попытки в этом направлении не имели успеха, тем более что без посещения медиков он не мог толком объяснить, почему, собственно, его не устраивает каюта на корме.
В эту ночь борьба со сном была особенно тяжелой.
Впереди простиралась степь, и лишь у самого горизонта смутно угадывалось некое знакомое ему сооружение. Узнав его, Роман почувствовал ярость — и пирамида придвинулась, стала четкой. Он ощутил гнев — и пирамида из разноцветных шаров стояла теперь прямо перед ним, приглашая повторить уже пройденный однажды путь или, быть может, давая возможность исправить его конец.
Роман оттолкнулся носком ботинка и, почти не чувствуя тяжести, легко взмыл вверх. Возможно, ему помогло ощущение полета, запомнившееся из предыдущих снов.
Тело оказалось таким легким, каким он пожелал его увидеть, тяготение более не властвовало над ним. Не было необходимости проделывать мучительный путь в кошмарном лабиринте шаров, он лишь слегка касался ногами поверхности, время от времени повторяя толчки и взлетая все выше, к самой вершине, туда, где зловеще поблескивал металлический шар.
Он остановился перед ним и, прежде чем открыть дверь, ведущую внутрь шара, услышал голос:
— Он совершенно выходит из-под нашего контроля.
Преодолевая неожиданно возникшее и постепенно нарастающее ощущение сопротивления, Роман все же приподнял руку и медленно, словно двигал тяжелую глыбу, приблизил ее к рукоятке двери. Затем рывком, преодолев возникший страх, распахнул ее. В глубине шара на стеклянном плоском полу что-то лежало.
Что-то длинное и большое, укутанное в серебристый пластик. Он не хотел знать, что именно там лежит. К счастью, свет был достаточно тусклым, и он мог оставаться в неведении, пока не переступит порог. Спина покрылась потом, не было сил протолкнуть в легкие, сжатые предательской спазмой, даже глотка свежего воздуха.
Он уже почти догадался. Контуры того, что лежало под серебристым пластиком, оказались достаточно четкими, больше он не мог обманывать себя и наконец переступил порог.
Под тонким пластиком находилось мертвое человеческое тело. Теперь он это знал совершенно точно, потому что узнал того, кто там лежал.
Глава 6
Инспектор УВИВБа Кленов не любил неожиданностей. Он был уверен, что только заранее разработанный и хорошо продуманный план способен привести человека к успеху и в работе и в личной жизни. Весь его опыт подтверждал эту непреложную истину.
С отличием оконченная школа второй ступени, отец, занимавший высокий пост в Совете и обеспечивший сыну платформу для первых самых трудных шагов в самостоятельной жизни — все это лишь подтверждало его теорию. Если же некоторые обстоятельства не укладывались в четко выстроенную им схему, то виноваты были сами обстоятельства или, в крайнем случае, какой-то частный, неудачно составленный план, но не принцип. Принцип выглядел незыблемым и непоколебимым вот уже целые двадцать восемь лет успешной карьеры и гладкой, без особых взлетов и падений, жизни, приведшей в конце концов Кленова к должности инспектора УВИВБа, к работе, полностью соответствовавшей его наклонностям.
Обязанности инспектора по особым поручениям сводились, в сущности, к составлению все тех же планов и схем, к решению сложных теоретических задач, над которыми так хорошо думалось в тиши компьютерных залов и кабинетов УВИВБа. Иногда Кленову даже казалось, что и сами обстоятельства, вызвавшие к жизни Управление Внутренней и Внешней Безопасности, — тоже часть какого-то неведомого, неизвестно кем составленного плана, часть сложной и интересной, но не имеющей прямого отношения к жизненным реалиям игры.
Нет, Кленов не сомневался в существовании могущественных и неуловимых врагов Федерации. Он лишь полагал, что они не обладают плотью, а существуют, так сказать, в чисто теоретическом виде, как часть сложнейшего уравнения, лишь в самых общих чертах связанного с реальной действительностью.
По его мнению, противники Федерации представляли собой некую теоретическую данность, размытую на длительном отрезке времени и вылившуюся в результате в постоянно существующее, но неопределенное, почти неуловимое давление враждебных сил.
Постепенно накапливаясь, силы эти, однако, способны были принести немало неприятностей, усложнив условия задачи настолько, что положительное решение становилось попросту невозможным.
Принцип безусловной зависимости событий от заранее разработанного плана подвергся первому серьезному испытанию при выполнении Кленовым нового задания, связанного с астероидным поясом Юпитера.