Она вспомнила, как они познакомились с ним на первом году учебы в колледже Дьюка. У нее было первое занятие по курсу шекспировской литературы, она спешно конспектировала, когда, случайно подняв взгляд, увидела, что на нее нахально глазеет какой-то темноволосый мальчик. Она уже привыкла к тому, что мальчики на нее смотрят, но в отличие от других он не отвел глаз, когда их взгляды пересеклись. Вместо этого губы его слегка изогнулись, словно улыбаясь шутке, понятной только им с Лайлой. Конечно, Лайла была заинтригована. Весь остаток лекции она только и делала, что украдкой посматривала на него. Он определенно не походил на остальных парней и казался более зрелым. Удивительно опрятный в своих облегающих джинсах и рубашке поло, с коротко — но не слишком — подстриженными темными волосами, он выглядел совершенно не крутым среди других студентов, сыновей привилегированных родителей, которые лезли из кожи вон, лишь бы только казаться как можно более запущенными.
В последующие дни она обратила внимание и на другие его особенности. Например, что он редко брал с собой конспекты, но если его вызывали, отвечал очень толково. Было очевидно, что он не просто изучает материал, а много над ним думает. Лайла вдруг обнаружила, что после одного из блестящих комментариев Гордона стесняется поднять руку, боясь, что ее высказывания будут выглядеть глупыми по сравнению с его ответом. Поэтому она была застигнута врасплох, когда однажды он подошел к ней после лекции и сказал:
— Мне понравилось, как ты говорила о Юлии Цезаре. Насчет того, что это было не предательство, поскольку Брут считал, что противостоит ему.
— Не уверена, что профессор Джонс согласится со мной, — ответила она, собирая свои книги и тетради. — Видишь ли, у меня есть собственный взгляд на вещи. — В конце концов, она была большим специалистом в области предательства. Разве не она предала свою лучшую подругу и женщину, которая практически воспитала ее? Несмотря на пройденные годы, Лайлу продолжали мучить тяжелые воспоминания: Абигейл взглядом умоляет ее, а она стоит на месте как вкопанная, не в состоянии или просто не желая сказать хоть что-то в защиту Розали. И потом, когда у нее была возможность попытаться что-то изменить, разве она хотя бы пальцем пошевелила? Нет, она даже не написала им. И теперь это чувство останется с ней до конца ее дней.
— Прости меня, кровоточащий прах!..[10] — театрально произнес Гордон, а затем продолжил уже нормальным голосом: — Как ты думаешь, он обращается здесь к Богу или к Цезарю? Или, быть может, к ним обоим?
— Возможно, он просит прощения у самого себя.
Он вытянул шею и посмотрел на нее с нескрываемым интересом. Лайла поймала себя на том, что рассматривает золотистые прожилки в его широко посаженных карих глазах и небольшой завиток в волосах над правой бровью, торчавший, словно непокорный вихор.
— Мне нравится, как ты мыслишь. — Он сделал паузу и, когда они уже выходили из лекционного зала, протянул ей руку. — Гордон ДеВрис, — представился он. — Послушай, может, выпьем по чашечке кофе, если у тебя сейчас нет занятий?
Лайла как раз шла на лекцию по курсу качественного анализа, с которым у нее были большие проблемы, и она просто не могла позволить себе пропустить ее. Тем не менее она неожиданно ответила:
— Конечно, почему бы и нет?
Они засиделись в кафе, проведя вместе час или даже больше. Она узнала, что Гордон вырос в бедной семье где-то среди холмов Теннесси. Он был старшим среди трех братьев — причем у всех были разные отцы — и с шести лет, после того как его мать сбежала в какую-то коммуну, воспитывался у дедушки с бабушкой.
— Я даже не знаю, кто мой отец, — когда Гордон говорил об этом, его голос казался совершенно бесцветным.
— Ты что, совсем не любопытен? — спросила она.
Он пожал плечами.
— Не в этом дело. Начнем с того, что человеку несвойственно тосковать по тому, чего у него никогда не было. — Он сидел с задумчивым лицом, небрежно водя большим пальцем по краю пенопластовой чашечки. — Правда, время от времени, когда я встречаю на улице человека, немного похожего на меня, в голове вдруг проскакивает мысль: «А что, если это он?» Как все-таки странно: встретиться на улице с собственным отцом и не знать, что это он. — На его лице промелькнула слабая улыбка.
Лайла подумала о своих родителях, которых она нежно любила, но которые являлись источником горя и раздражения в ее жизни, и ей вдруг захотелось сказать ему в ответ: «Лучше тебе этого и не знать, можешь мне поверить». Но она понимала, что ее слова могут быть восприняты как черствость. Поэтому, когда Гордон спросил о ее семье, Лайла только коротко ответила: