Лайла широко улыбнулась.
— Правда? Здорово. Что ж, я надеюсь, что теперь у нее все будет хорошо.
— И у меня такое ощущение. Она производит впечатление женщины, которая может выйти замуж исключительно по любви. — Абигейл решила пока умолчать о настоящей причине, подтолкнувшей ее попросить Консепсьон связаться с ней. На самом деле ее не оставляла идея построить в Лас-Крусес бесплатную больницу и назвать ее именем Милагрос Санчес. Она не хотела ничего говорить даже матери погибшей девушки до тех пор, пока не будет уверена, что сможет справиться с этой задачей. А сейчас, когда она разрывалась между своим разводом и текущими неприятностями на работе, это оставалось всего лишь мечтой, которая, как надеялась Абигейл, должна когда-нибудь осуществиться.
— По любви, — эхом откликнулась Лайла, и в голосе ее послышалась какая-то тоска. — Если ей повезет, этого будет достаточно.
Комната отдыха в психиатрической лечебнице Дьюхерста была обставлена продуманно: легкие кресла и диваны с обивкой из плотной ткани, круглые столы и стулья для занятий ручным трудом, репродукции Матисса и Шагала на стенах, в углу — корзинка с игрушками, предназначенными для самых маленьких посетителей. Одну из стен занимал встроенный книжный шкаф с подборкой популярных книг, расставленных в алфавитном порядке в соответствии с фамилией автора. Даже вид из окна казался бодрым и жизнеутверждающим — широкое пространство подстриженной лужайки, чистые аккуратные дорожки, яркие пятна цветов. Пациенты клиники медленно прогуливались, наслаждаясь солнечной погодой, или отдыхали на лавочках: одни — в сопровождении своих близких, другие — в спокойном уединении.
Абигейл в общей сложности провела в этой комнате столько времени, что мгновенно замечала любое изменение, происшедшее после ее визита: лежащая не на своем месте диванная подушечка, косо висевшая картина или новое сообщение на доске объявлений. Сегодня внимание Абигейл привлекли не до конца собранные пазлы на столе у окна, что показалось ей символическим моментом, — именно этого она хотела добиться на семейном приеме: сложить вместе фрагменты картины, которая помогла бы раскрыть секрет Фебы, пытавшейся покончить с собой.
— Расслабься, — сказал Кент, наблюдавший за тем, как она нетерпеливо расхаживает по комнате в ожидании появления Фебы и психиатра. — Ты скоро протрешь этот ковер до дыр.
Абигейл резко остановилась и повернулась к нему:
— Как ты думаешь, что их может задерживать?
Спокойно сидевший на диване Кент посмотрел на свои часы.
— Сейчас только две минуты второго. Я уверен, что они вот-вот появятся.
Загорелый, в хлопчатобумажных брюках и спортивном вельветовом пиджаке поверх желтой рубашки «Изод» (за столько лет ей так и не удалось сделать из него по-настоящему модного мужчину), Кент казался расслабленным, причем не только относительно этого приема у психиатра, но и всей его жизни вообще. В частности, его жизни с Шейлой. Абигейл почувствовала укол зависти. И дело было не в том, что он счастливо жил с другой женщиной. Это касалось той очевидной легкости, с какой он двигался дальше. Почему у нее не может быть так же? Почему у нее все и всегда обязательно должно быть тяжко?
— Я просто переживаю, чтобы все было как надо, — обеспокоенно произнесла она.
— Доктор Эрнст не предложил бы провести прием, если бы не был уверен, что Феба к нему готова, — резонно заметил Кент.
— То, что Феба готова посидеть с нами, еще не значит, что она готова открыться.
— По меньшей мере это какое-то начало. Рим тоже не был построен за один день.
— Как ты можешь так нудно философствовать на эту тему? — В голосе Абигейл звучало нетерпение. — Мы ведь сейчас говорим о нашей дочери, а не об одном из твоих пациентов.
— Я прекрасно понимаю это. — Кент тихонько вздохнул, и по выражению его лица она поняла, что он не позволит себя провоцировать, так что ей придется срывать свое раздражение на ком-то другом. — Видишь ли, в отличие от тебя я жду совсем другого, вот и все. Я не ищу никаких ответов. Просто хочу, чтобы Феба знала: мы здесь ради нее.
Разговор их прервался, поскольку в этот момент в комнату вошел врач. За ним на расстоянии нескольких шагов брела Феба; она шла медленно, голова ее была опущена, а руки скрещены на груди. Доктор Эрнст поприветствовал их своим обычным энергичным рукопожатием: сухое, крепкое прикосновение его ладони, от которого страхи Абигейл всегда уходили. «Не отчаивайтесь. Все будет хорошо. Дочь идет на поправку», — говорили эти голубые глаза за стеклами очков в тонкой оправе. На самом деле ее в нем успокаивало все: широкоплечая фигура атлета, прекрасно подстриженные волосы цвета начищенной нержавеющей стали, свежесть рубашки с отложными манжетами, подчеркнутой причудливым видом его галстука «Гермес» с изображением дельфина.