К тому времени о выходках Густаво знала уже вся деревня. Но Консепсьон, несмотря на разгульное поведение мужа, все равно любила его. Да и как могло быть иначе? Даже возвращаясь из бара за полночь, дыша перегаром, он всегда входил в дом с улыбкой на своем красивом лице настоящего гаучо. Бормоча извинения, Густаво обещал ей — в тот момент, безусловно, совершенно искренне, — что это было в последний раз и что больше он никогда так не поступит. «Зачем мне нужны друзья и развлечения, если у меня есть ты? — говорил он, заключая ее в свои объятия. — Ты для меня все — солнце, луна и звезды на небе». Он целовал ее в шею и шептал на ухо, что сделает столько малышей, сколько она захочет, пусть только простит его.
С каждым разом Консепсьон ненавидела себя больше и больше за то, что верила ему, хотя понимала, что он беззастенчиво лжет. Но после рождения Милагрос все изменилось. В тот миг, когда Консепсьон впервые увидела свою малышку, любовь, которую она испытывала к мужу, перенеслась на этот драгоценный крошечный сверток, ставший ее благословением после стольких лет несчастья. О, она знала, что Густаво по-своему пытался стать таким мужем и отцом, каким всегда клялся быть. Но пьянство уже накрепко вцепилось в него своей дьявольской хваткой. В конце концов остались только его обещания бросить пить, а потом он и вовсе перестал возвращаться домой.
Но теперь ее дочки, которая заполняла зияющую пустоту внутри нее, тоже не стало. Вот почему Консепсьон была полна решимости преодолеть это суровое испытание. Она лишь боялась, что, если умрет здесь, в этой ужасной пустыне, ее душа никогда не найдет покоя. Она обязана жить, пока не осуществит то, что задумала, и только после этого готова с радостью встретиться с Создателем.
Ее мысли были прерваны воплями Гвадалупе Рейес.
— Это все бесполезно! — кричала та. — Мы даже не знаем, в ту ли сторону мы идем. Мы все погибнем здесь! — Ее тело постепенно распухало, тогда как ее попутчики все больше и больше высыхали. Лицо Гвадалупе с натянутой блестящей кожей напоминало большой водяной пузырь, который вот-вот лопнет.
Консепсьон долго слушала эти причитания, а потом не выдержала и резко произнесла:
— Если ты собираешься умирать, тогда поторопись, чтобы побыстрее покончить с этим, и оставь нас в покое!
Гвадалупе ошеломленно умолкла.
Голос в ее защиту подал Альберто Варгас.
— Она права, — устало сказал он. — Как знать, может быть, мы просто ходим кругами. — Куда только подевалась та уверенность мачо, с которой он ранее взял на себя командование. От изнеможения и упадка духа плечи его обвисли, голова поникла.
— Мы знаем, что запад — там. — Консепсьон указала в сторону далеких холмов, над которыми сейчас сверкало солнце. — Значит, если мы будем идти в этом направлении, то рано или поздно обязательно выйдем на дорогу. — Она знала, что сейчас они находятся в Калифорнии, в месте, где машина есть у каждого, а у некоторых — даже по две или три, как ей рассказывали. А там, где есть машины, обязательно должны быть шоссе.
— Да, но сколько еще мы сможем пройти без еды и питья? — спросил юный Сантос.
— Мы уже смогли дойти сюда, — напомнила Консепсьон. — Будет на то Божья воля, преодолеем и остальную часть пути.
— А как же моя жена? Это тоже была Божья воля? — спросил Эрнесто. — Безвинная женщина, которая отдала бы последнюю каплю воды, чтобы спасти кого-то еще… — Он смотрел на Консепсьон почти с укоризной.
Она снова вспомнила о Милагрос. О своей веселой, добросердечной девочке, жизнь которой оборвалась так преждевременно.
— Вряд ли мне удастся объяснить тебе… — Она говорила с Эрнесто, как мать говорит со своим ребенком — твердо, но с участием. — Я только знаю, что если мы потеряем веру, то действительно погибнем.