Единственным человеком, которому так и не удалось расслабиться, была сама Абигейл. Все ее мысли, когда она передавала закуски или подливала вино (обслуживающая команда находилась за кадром, чтобы все выглядело так, будто хозяйка непринужденно справляется со всем сама), были заняты вопиющим отсутствием Фебы. Этот факт пренебрежения со стороны дочери был так же заметен, как вырванный зуб, и, хотя прибор для Фебы был убран со стола, как только Абигейл поняла, что она не будет участвовать в шоу, не стал менее болезненным.
Но одновременно со злостью на Фебу изнутри ее точил страх, что с дочкой могло что-то случиться. А вдруг с ней произошел несчастный случай и она сейчас лежит где-то раненая на обочине дороги?
Когда Абигейл наконец подала десерт — тыквенный крем-брюле с ее фирменными взбитыми сливками и домашним имбирным печеньем, — она уже совершенно выдохлась от постоянных усилий по удержанию на лице любезной улыбки. Похоже, никто ничего не заметил. Ее гостям казалось, что она так же приятно проводит время, как и они. Ближе к завершению вечера Хоппи поднялся, чтобы произнести тост; его экспансивность вполне соответствовала его раскрасневшимся от выпитого вина щекам.
— За Абигейл, королеву этих земель! Да будет ее правление долгим!
Но Абигейл сейчас ни чуточки не чувствовала себя королевой, скорее обманщицей, ведь никто из них не знал о ее провале в самом главном — о неудачах в роли жены и матери. К тому же ее даже нельзя назвать просто хорошим человеком. Пусть и косвенно, но она способствовала тому, что погибла молодая, ни в чем не повинная девушка. И если бы это стало известно друзьям и знакомым их семьи, то отсутствие на рождественском обеде Фебы было бы воспринято ими как пустяк в сравнении с кровью на ее руках.
После того как обед закончился и со стола была убрана последняя чашечка из-под кофе, гости не торопились уходить. Когда Абигейл устраивала у себя прием, никто никогда рано не уходил. Она привыкла, что люди всегда задерживаются у нее, иногда далеко за полночь. Закрыв наконец дверь за последним из гостей, она собрала съемочную группу на кухне, чтобы угостить их тем, что осталось от праздничного стола.
— Нормально получилось, — пробормотала Холли, рот которой был набит рулетом из индейки с начинкой из колбасок андуйет[80] и кукурузной лепешкой. Только когда она рукой показала в сторону отснятых кассет, лежавших на столе рядом с ней, Абигейл поняла, что та говорит не о еде. — Здесь больше, чем нам требуется, но после монтажа мы уложимся ровно в полчаса, — объяснила Холли. — Хотя очень жаль, что не было вашей дочери.
— Да, я думаю, она сама будет жалеть, что пропустила все это. — Абигейл заставила себя улыбнуться, чувствуя, что мышцы лица уже болят от этой улыбки.
Когда группа поела и собрала свое оборудование, она проводила их до дверей. Возвращаясь обратно в кухню, она услышала голоса Кента и Лайлы. Персонал, обслуживавший обед, уже тоже собрался и ушел, и он помогал ей мыть посуду. Знакомая домашняя сцена, которая разыгрывалась на этом самом месте бесчисленное количество раз с той лишь разницей, что тогда с Кентом после ухода гостей здесь уединялась Абигейл. Сейчас, вслушиваясь в тихие звуки их полушутливого разговора, Абигейл казалось, что она столкнулась с чем-то более интимным.
Но хуже всего было то, что они даже не замечали ее. Она стояла в дверях и наблюдала за ними, словно была невидимой. Кент засмеялся над каким-то беззаботным комментарием Лайлы, а та шутя ударила его по руке полотенцем для вытирания посуды. Это было как нож в сердце Абигейл.
Опять ею пренебрегают из-за Лайлы.
Быстро отступив, пока ее не заметили, она развернулась и бросилась по коридору. Лицо ее горело, и она чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Ей нужно на свежий воздух, говорила себе Абигейл, иначе она действительно сорвется. Она направилась в гардеробную, сбросила туфли на высоких шпильках, схватила сапоги и натянула их на ноги. Сорвав свою «аляску» с крючка на внутренней стороне двери, куда она повесила ее; вернувшись после прогулки с собакой, Абигейл выскочила через парадный вход на улицу. Идя по передней аллее, она полезла в карман за перчатками и нащупала там свой мобильный, который ни с чем нельзя было перепутать. Должно быть, она случайно сунула его туда, а потом забыла.
Она решила снова попробовать позвонить Фебе. На этот раз, набрав номер дочери, она услышала его знакомый рингтон — «Скейтин бой» Аврил Лавинье, — звучавший где-то совсем рядом. Абигейл остановилась на дорожке и, прислушиваясь, вытянула шею. Сигнал вызова доносился со стороны гаража.