— Хорошо излагаете, смело, — похвалил Абрикосов. — Не могли бы привести пример сформированных представлений?
— Не буду умничать. Покажу пальцем. Во всем виноват Чубайс. В чем заключается особая пагубность действий этого мифологического персонажа по сравнению с прочими славными работниками, сказать не может никто. Но этого и не требуется. Виноват и все. С некоторых пор об этом все знают. Точнее, думают, что знают. На самом деле никто ничего не знает и знать не хочет. Об этом всем сказали, так правильнее. Десять тысяч раз. Этого числа обычно хватает, чтобы последний идиот затвердил.
— А что, мне понравилось, — признался Абрикосов. — Не без лихости, но доходчиво. Можно, я буду использовать ваши умозаключения в текущей переписке?
— Валяйте. Да, кстати, раз уж мы заговорили о милых нашему сердцу читателях. Думающие люди вовсе не исчезли. Мне приходят письма с такими тонкими вопросами, что я частенько затрудняюсь с ответом. Скажем, читательница Нина поинтересовалась наличием у современных писателей совести? Каково? Наверняка, она спрашивала об этом и у вас. Вы, наверное, ей уже ответили? Не поделитесь, что вы написали?
— Но я не знаю никакой Нины. К сожалению, девушки мне пишут крайне редко. А насчет совести... Признаюсь, что мне абсолютно наплевать, есть ли у писателя совесть или ее нет. Меня интересуют литературные произведения. А совесть — личное дело каждого. По секрету скажу, практика показывает, чем меньше у писателя совести, тем забавнее получается сочинение. Мне так кажется. Впрочем, это дело субъективное. Кто оценивал?
— Я правильно понял, Нина не присылала вам писем?
— Нет. Последнее письмо от читателя я получил три года назад. От Марка.
— Матфей, Марк, Лука и Иоанн, как же, помню, — не удержался я.
— Глубоко копаете. Зачем?
— Без задней мысли. Вы меня расспрашиваете о гибели литературы, я вас — о совести. Понимаете? Вы спросили меня. Я — вас.
— Теперь мы квиты?
— Только в первом приближении. Оставляю за собой право задавать вопросы и впредь.
— Но тогда и я буду задавать вам коварные вопросы.
— Я отвечу.
— Прекрасно, — сказал Абрикосов и повесил трубку.
За завтраком вместо того, чтобы правильно пережевывать комки вкусной пищи, я погрузился в тяжкие раздумья о соотношении свободы выбора и осознанной необходимости в поступках интеллигентных людей. Надо отметить, что соотношение это весьма причудливо. Граждане, хотя бы в малой степени склонные к тоталитарному мышлению, с упорством, достойным лучшего применения, считают, что свобода — это и есть осознанная необходимость. Не замечают разницы между двумя этими могучими проявлениями человеческой воли. И в этом нет ничего удивительного, на русском языке использованные выше слова смотрятся диковато, поскольку пока еще не приобрели широкого распространения.
Свобода без проблем подменяется волей. Осознанность смотрится исключительно иностранным понятием, не прижилось в наших краях предложение: «думать надо, прежде чем что-то делать» — это ведь всего лишь благое пожелание, и без труда перебивается традиционным авосем. Представление о необходимости лучше всего иллюстрирует пословица: «хочешь жить — умей вертеться».
Вот и получается, что осознанная необходимость — всего лишь образец заграничного умствования, которое можно понять, только если перевести на русский язык. Это не трудно. Выходит красиво — делай, что тебе говорят, а то наваляют! Каждый осознает, что начальству виднее, а по башке от него получать необходимо, иначе какое же это начальство! Правда, в подобном переводе высказывание теряет философскую утонченность, но зато приобретает функциональную стройность.
А ведь есть еще граждане, склонные к рефлексии, для них осознанная необходимость, как правило, утомительная фикция, глупая придумка, а есть люди, чьи поступки контролирует собственная совесть и своеобразное понимание чести, а есть еще религиозные фанатики, смысл жизни которых состоит в последовательном отказе от свободы выбора. Я уже не говорю, про людей, которым глубоко наплевать на свободу, выбор и совесть, поскольку их интересует только личная выгода, а не абстрактные рассуждения о нравственных терзаниях. Кто из них прав? Все по-своему правы.