Степанов Сергей
Чужие тени
Сергей СТЕПАНОВ
ЧУЖИЕ ТЕНИ
Владимир плохо спал в эту ночь. Где-то в глубине себя он смутно ощущал ту нереальную, но почти осязаемую пелену, что отделяет сон от яви. Пелена была буро-черной, прерывалась местами, то уступая место желанным, уводящим в другую, смелую жизнь картинам сна, то обращаясь в удушливую волну страха, от которой вздрагивали веки и непроизвольно сжимались мышцы. Он просыпался, словно от толчка, с бешено стучащим сердцем, в тревоге и совершенно трезвым, без остатков сновидений, которые были единственным спасением от страха перед завтрашним днем, перед столом начальника, похожего на богомола, перед грудой сваленных листков с непросчитанными уравнениями и перед необходимостью снова лгать и изворачиваться, чтобы оттянуть наказание - очередной выговор и непрочувствованные увещевания все того же богомола, который, потирая маленькие ручки, фальшиво сострадал глазами и просил "перестать быть ребенком, а взяться за дело и не закрывать глаза на правду".
Сейчас Владимир лежал с закрытыми глазами. Но он не спал, а просто "лежал с закрытыми глазами", от чего становилось еще хуже. Во мраке, за закрытыми ставнями век светились выхваченные памятью образы вчерашних дней, и среди странных уличных фигур, щербатого мрамора переходов, сложенных рук, безвольно отброшенных карандашных огрызков, вещей и людей, которым он был или будет что-то должен, плыло чье-то до боли знакомое лицо, не однажды виденное Владимиром в бесконечной череде одинаковых и одиноких дней, но при том так и не узнанное им среди таких же знакомых и чужих лиц, наперебой твердивших теперь беззвучными ртами: "Ты можешь делать дело, Владимир, поэтому должен делать то, что можешь делать". От этой иезуитской игры слов Владимиру стало совсем плохо, и он проснулся "окончательно и бесповоротно, на всю оставшуюся ночь". Полежав немного, он открыл глаза и уставился в дальний угол необставленной комнаты, туда, где было единственное светлое пятно. Этот угол днем казался особенно пустым, и именно сюда он хотел повесить так и не начатую картину.
По стене в углу бегали смутные тени. Они протягивали руки, словно умоляя о чем-то, покорно качались, сталкивались друг с другом, шептались, прятались, в самодовольстве власти покровительственно помахивали ладонью, окропляли святой водой, благословляли, крутили фиги. Вокруг светлого пятна был полный мрак, но Владимир, долго всматриваясь в границу света с чернотой, заметил, что и здесь, по краям светлого пятна, зарождается странная, вычурная пляска бликов, пятен и полос. На стенах комнаты стали появляться тени каких-то странных, неожиданных очертаний. Порой они напоминали живых существ, монотонно выполняющих осмысленную работу. Некоторые стали обретать другие цвета: светло-серый и черный сменились фиолетовым, зеленым, красным. Цвета полнились, становились насыщеннее, глубже. Владимир подумал, что совсем съехал, если боится теней от деревьев, которые стоят себе спокойно за окном.
Мысль, что пробежала, оформившись в слова, обожгла его: "На улице совершенно НЕТ ветра!" Не успел он до конца осознать, что ветра действительно НЕТ, как тени мгновенно угасли и съежились, сократились до размеров обычного светлого пятна и замерли черными и очень прямыми ветками. Владимир решительно встал с кровати, подошел к окну и резко отбросил занавеску. По деревьям, которые стояли перед домом, ударил порыв ветра. Они резко закачались, ветви начали налезать друг на дружку, порыв воздуха ударил в окно.
Еще подходя к окну, Владимир обратил внимание, что деревья, видимые сквозь неплотную ткань занавесок, стоят совершенно неподвижно, как и положено в такую тихую погоду. Теперь же они гнулись от ветра. Бросилось в глаза и то, что они качаются не одинаково, а будто кто-то дует на них с разных сторон.
"Чертовня какая-то", - Владимир отбросил занавеси, совершенно открыв окно. Он прошел в кухню, заварил чай, сел и стал думать о только что виденном. Мысли, одна невероятнее другой, приходили ему в голову. Допив чай, он вслух произнес: "Домовых в крупноблочных домах не бывает: они не выносят шума соседей". На этом он решил лечь спать.
Утро, как всегда, не принесло облегчения, но, опаздывая на работу, он успел подклеить к магнитофонной пленке, защищавшей форточку от мух, маленькие кусочки липкой ленты.
На работе Владимир всеми мыслями был дома, вспоминая странное ночное происшествие, поэтому дважды неверно вычислял погрешность и дважды видел лицо богомола в непосредственной близости.
Придя домой, он очень медленно и нешироко раскрыл дверь, чтобы не вызвать сквозняк. Когда он прошел на кухню, к стеклу под форточкой прилипло только четыре кусочка липучки. Значит, ветра не было и нет! И за такое короткое время он бы полностью не спал! Владимир непроизвольно зевнул: "Я ведь тоже всю ночь не спал", - подумал он.
Диван, служивший ложем любви, страха, мечтаний, был аккуратно застелен. Владимир посмотрел на диван с новым для себя чувством домовитого хозяина и сам удивился такой перемене. Он никогда не застилал утром диван и не читал по вечерам скандальных статеек. Он считал себя слишком большим оптимистом, чтобы думать о прошлом.
Прежде чем лечь спать, он привычно окинул взглядом пустую комнату и ту немногую мебель, что в ней стояла. На складном столе без дела лежал свежий, но уже потрепанный номер "Огонька", принесенный ему вчера нудной соседской старухой.
"Скандалистка и журналоядное", - была его последняя оформленная словами мысль, он скользнул под одеяло, накрылся с головой и удовлетворенно хмыкнул от того, как удачно сочетаются слова "журнал" и "яд".
Спал он глубоко, спокойно, без сновидений. Проснувшись, почувствовал спокойствие в теле и такую же спокойную решимость в голове. Приход ночи его больше не страшил. Он решил не спать, а смотреть на тени. Весь остаток дня Владимир часто выходил на балкон взглянуть на деревья, "пощупать" ветер. Его не на шутку заинтересовала необычная игра, которая происходила то ли в его воображении, то ли наяву.
Надо не спать, решил он, ведь если появятся тени и все эти странные фигуры, а ветра не будет, значит, это черт знает что.
Однако к вечеру поднялся легкий ветерок, и это крайне опечалило Владимира. Он не знал, куда себя деть, поскольку, будучи человеком настроения, уже настроился, а выходило так, что в игру не поиграешь. Его настроение еще больше ухудшилось от того, что все знакомые на этот вечер куда-то ушли, уехали, были заняты или заболели.
Владимир хмуро сидел на диване, пока в комнате не стало совсем темно. "Голый дурак сидит в темноте... - начал он сочинять стих. - Почитать, что ли, "Огонек"..." - слова, недооформившись, проскочили в голове, и тут же в углу на стене промелькнул странный розовый отблеск. Будто кто-то мазнул розовой флюоресцентной краской и тут же стер. Владимира прошиб озноб. Он ошалело вперился в стену, боясь что-нибудь там увидеть. Но стена, его живая стена, словно умерла. Она снова была обычной поверхностью, матово белеющей в кромешной темноте.
"Но ведь на слово "огонек" она прореагировала", - думал он. Владимир несколько раз повторил слово, но стена оставалась мертвой. Он лихорадочно метался по квартире, курил и думал про себя, думал вслух, пытался быть логичным, но стена оставалась без ответа. Будучи неприученным к длительному напряжению, он часто сбивался, постепенно мысли теряли законченность формы, превращаясь в обрывки фраз, в тонкие нити нервных импульсов, которые были невозвратимы, сакраментально просты и сводились всякий раз к мелькающему ряду предметов, голов, машин, людей, среди которых тут и там по необъяснимой, изуверской прихоти сознания всплывало лицо начальника отдела.