Пару лет назад в Южной Корее, стране, находящейся на несоизмеримо более высоком, чем современная Россия, уровне экономического развития, разыгралось грандиозное по масштабам представление: целенаправленный развал одного из трех крупнейших национальных конгломератов - Daewoo Group - с последующей скупкой американским автогигантом General Motors (GM) наиболее конкурентоспособного его звена - Daewoo Motor. Скупкой аккурат за тот самый запах несвежего чизбургера. Полагаю, детективный сюжет этой истории станет для читателя не только увлекательным чтением, но и назидательным уроком, предостерегающим от излишнего оптимизма и доверчивости.
Ключ к пониманию корейского экономического чуда кроется в смешном (для русского уха) слове "чаебол". Чаебол - уникальное политико-экономическое образование, отдаленно напоминающее финансово-промышленные структуры российских олигархов. Казалось бы, общие черты налицо: "доверенный" частный предприниматель получает от государства практически безвозмездно производственные мощности, ему предоставляются дешевые кредиты и создаются всевозможные налоговые льготы. Трудись - не хочу! Однако на этом внешнем уровне всякая аналогия и заканчивается. Пока Россия с высоко поднятыми бровями производила калькуляцию ежегодно вывозимых из страны миллиардов долларов и умилялась покупкам "нашими" людьми английских футбольных клубов, корейские чаеболы открывали в Европе новые автомобильные заводы, в Америке - фабрики по сборке телевизоров, в Азии и на Ближнем Востоке - строили железнодорожные туннели и мосты. Усилиями чаеболов Корея тридцать лет кряду демонстрировала самый высокий в мире уровень роста национального продукта на душу населения (!), в то время как Россия констатировала физическое вымирание населения (свыше миллиона человек в год). Как видите, сравнивать тут нечего.
Корейские чаеболы с первого дня своего существования были ориентированы на завоевание мирового рынка, на экспорт продукции и международную конкуренцию в самых высокотехнологичных отраслях промышленности. Однако при всей своей ориентации "вовне", чаеболы оставались глубоко национальными образованиями - в этом их главное своеобразие и уникальность.
Один мой американский приятель, Тони, проработавший несколько лет в Южной Корее, очень любил рассказывать историю, которая, похоже, потрясла его даже больше собакоедства. Как-то раз на центральной улице Сеула китайский предприниматель открыл ресторан. Уже на следующий день к нему заглянула группа доброжелательных товарищей, которая - нет-нет, что вы! - не подвергла китайца рэкету, а сделала предложение, от которого нельзя было отказаться: выкупила ресторан за двойную цену. На вопрос "почему", последовал прямой ответ: "Мы очень любим наших китайских братьев, но на центральной улице Сеула могут быть только корейские рестораны".
До недавнего времени (точнее - до 1997 года) в Южной Корее существовала четко выраженная государственная протекционистская политика: на внутренний рынок не допускались ни иностранные предприниматели, ни иностранные банкиры. Все свои кредиты чаеболы получали в корейских финансовых учреждениях, которые, как правило, принадлежали государству. Подобный изоляционизм никоим образом не является наследием военно-политической диктатуры (как принято считать на Западе), а отражает своеобразие национального менталитета. Не случайно даже сегодня, семь лет спустя после экономической диверсии 1997 года, распахнувшей ворота страны для транснациональных корпораций, в Южной Корее, втором (после Японии) крупнейшем в Азии рынке сбыта автомобилей, доля продаж некорейских машин составляет чуть больше одного процента!
В равной мере величайшим заблуждением будет считать, что в основе политики протекционизма, характерной для эпохи чаеболов, лежат какие-то националистические или шовинистические чувства. Ни в коем случае! Национальный протекционизм основан на удивительно тонком понимании различий между традиционными принципами устроения корейского общества и так называемыми "общечеловеческими" ценностями, которые на поверку оказываются ценностями исключительно иудейской и западно-христианской цивилизаций. Судите сами.
Корейские чаеболы представляют собой единство трех начал: частного капитала, национальных банков и государственных структур, которые эти банки контролируют. В подавляющем большинстве случаев чаеболы учреждались одним человеком, который впоследствии привлекал к управлению компанией членов своей семьи. Расширение бизнеса строилось на постоянном поглощении предприятий как внутри страны, так и за ее пределами. Корейские предприятия передавались в чаебол из государственной собственности "по дружбе", иностранные - покупались на кредиты, предоставляемые тем же государством (и подконтрольными ему банками) за символический процент.
Теперь посмотрим, что вырастало из этой классической патерналистской схемы. Две вещи: глобальная синекура и так называемая "Корея Инкорпорейтед". Синекура заключалась в том, что чаебол становился для десятков и сотен тысяч своих служащих в полном смысле родным домом и цитаделью: гарантированная оплата труда (несоизмеримо более высокая, чем в остальных коммерческих структурах); гарантированный карьерный рост (по заранее известной служебной лестнице, привязанной к выслуге лет, а не личным достижениям); гарантированное пожизненное трудоустройство; гарантированная пенсия и гарантированное медицинское обеспечение. Помимо всех этих благ, происходило феноменальное вливание капитала в корейскую экономику в виде налогов, что и обеспечивало беспрецедентный экономический рост страны.
Платой за это была низкая прибыльность чаеболов: так, в лучшие свои годы Daewoo Group демонстрировала колоссальный годовой доход в размере 50 миллиардов долларов, при этом чистая прибыль едва превышала 1-2 миллиона долларов (а чаще - все вообще оборачивалось убытком). Естественно, что отцы-учредители корейских чаеболов - легендарные Чун Чжу Ён (Hyundai Group), Ли Бён Чул (Samsung), Ку Ин Хой (LG Group) и Ким Ву Чун (Daewoo Group) - были людьми хоть и очень богатыми, однако даже рядом не стояли с нашими березовскими и гусинскими.
Что касается "Кореи Инкорпорейтед", то идея превращения страны в единый экономический финансово-промышленный комплекс, выстроенный (sic!) на рыночных принципах, естественным образом вытекала из самой структуры чаеболов, находящихся под тотальным финансовым контролем со стороны государства. Поскольку чаеболы были обязаны правительству Кореи всем - переданной в управление собственностью, льготными кредитами, защитой от иностранной конкуренции на внутреннем рынке, правительство обладало негласным правом координировать деятельность чаеболов в интересах всей нации, "разруливать" спорные ситуации и перераспределять сферы влияния таким образом, что вся система финансово-промышленных конгломератов выступала единым фронтом ради достижения главной цели - завоевания Кореей мирового рынка (ни больше, ни меньше). Как видите, пока северные корейцы готовились к триумфальному шествию по планете оригинальных идей "чучхе", их южные сородичи проводили не менее оригинальную политику экономической экспансии. Им казалось, что сверхдешевыми чипами компьютерной памяти, чудо-телевизорами и малолитражными машинами можно потеснить теневые финансовые империи, которые не первое столетие управляли миром.
Сорок лет финансовые империи Запада терпеливо наблюдали за "японским и корейским чудом", а также примкнувшими к ним "азиатскими тигрятами", наивно уверовавшими в безграничные возможности правил fair play (честная игра (англ.)) свободного предпринимательства. Слово "наивно" употреблено здесь не случайно: и Япония, и Южная Корея, и Таиланд, и Индонезия, и Тайвань с самого первого дня согласились на ведение экономического эксперимента по чужим правилам и на чужом поле - в системе глобальной финансовой интеграции, стержнем которой является американский доллар. За что и поплатились жестоко и сокрушительно. В скобках отметим, что единственной страной, проявившей дальновидность и категорически отказавшейся от валютной интеграции, был Китай, что и сделало его последним независимым игроком во всей Азии после финансового кризиса 1997-го, положившего конец экономической самостоятельности "азиатских чудес", в том числе и Южной Кореи.