— Вы произвели на меня очень благоприятное впечатление, — продолжал хозяин, провожая девушку к двери. — Только я советую вам в отношениях с людьми быть более жесткой… Иначе вас легко могут слопать!
Агата остановилась, невольно вздрогнув.
— Что вы сказали?
— Почему вы испугались? Я говорю — слопать! Вас шокирует это грубое слово?
— Нет, — овладев собой, ответила девушка. — Просто, я недавно слышала это же слово от… — она хотела сказать «Акселя», но почему-то удержалась и сказала: —…от одного моего знакомого.
…Обратно Агата ехала одна. Аксель куда-то исчез. Машину вел молчаливый человек, тот самый, что открывал калитку. Девушка не обратила на него внимания. Слишком много накопилось впечатлений. Надо было разобраться во всех них. Агата не заметила, как мчалась, и затем — как остановилась машина. Девушка очнулась только тогда, когда шофер недовольным голосом, с иностранным, скорее всего немецким акцентом сказал:
— Фрекен может выходить. Она дома.
Выпорхнув из машины и небрежно поблагодарив водителя, Агата побежала в дом. И только у самой двери, доставая ключ, вспомнила, что она не назвала шоферу своего адреса. «Наверное, Аксель сказал».
Отец спал. Большая лампа под потолком была потушена, горел лишь ночничок у отцовской кровати, как в капитанской каюте, где никогда не выключается свет. Не снимая плаща, дочь подбежала к отцу, хотела поцеловать его, но решила не будить. Повернувшись, на носках пошла в свою комнату.
Глава третья
Белевича арестовали.
Хотя Алина и готовилась к этому, но все же была очень огорчена, получив от следственных органов уведомление о том, что счетовод школы колхозных бригадиров Витольд Янович Белевич заключен под стражу как лицо, обвиняемое по статье 136 Уголовного Кодекса. Ей казалось, что Белевича допросят, выяснят, что убил он непреднамеренно, и до суда выпустят.
«В жизни каждого человека может быть трагическая ошибка, — рассуждала Алина. — Я ведь не говорю, что Белевич не должен понести наказания, — он понесет его, но это уже потом, по суду… А сейчас запирать человека в тюрьму до суда, как какого-то бандита?.. Нет, это уж слишком!»
Сердила директора школы и дотошность следователя, ведущего дело. «Вы говорите, что Белевич и Эгле были друзьями?» — спрашивал он. «Да, я говорю это, — отвечала Алина. — Спросите всех, кто знал их, все скажут то же самое». «Хорошо, — говорит следователь, — но ведь прошел всего месяц, как Ивар Эгле поступил в вашу школу». «Ну и что же, разве люди не могут сдружиться за это время!? Да они за первую неделю подружились так, что водой не разольешь! А кто научил Витольда охотиться, как не Эгле? Витольд до Эгле три года у нас проработал — ни разу ружья в руки не взял, а Эгле сразу его подбил, вместе съездили в Ригу, вместе купили ружья».
«Согласен, — говорит следователь, — мы во всем разберемся, но зачем вы-то так волнуетесь, Алина Карловна?» У Алины возмущение подступает к горлу. «Ах, вон вы куда гнете? Вы еще и меня в соучастницы запишете? Докатился, голубчик, нечего сказать! Сразу видно, нет у вас практики в этих делах».
«В расследовании убийств?» — смеется следователь.
«Да».
«Что ж, вот и отлично».
«Что отлично?» — продолжает негодовать директор школы.
«Будем приобретать практику».
Узнав о том, что характеристика с места работы может в известной степени повлиять на решение суда, Алина, посоветовавшись с секретарем партийной организации, написала о Белевиче самый лучший отзыв. Надо сказать, что текст отзыва полностью соответствовал представлениям, сложившимся о Витольде в школе. Он действительно был непьющим, аккуратным, один вел довольно сложное финансовое хозяйство коллектива, вел его хорошо, подозрительных связей не имел. Было лишь одно обстоятельство, о котором писавшая отзыв не сочла себя вправе умолчать: Витольд принадлежал к числу тех граждан Советской Латвии, которые во время войны были вывезены в Германию и вернулись на Родину не сразу. Но, во-первых, таких людей было довольно много; во-вторых, все знали, при каких обстоятельствах латышам приходилось покидать свою Родину, — под дулами немецких автоматов, вот как!
Жаль было Илгу Малыню, школьную красавицу, преподавательницу агротехники. О ней необходимо сказать подробнее, иначе еще можно подумать, что сама Алина имела какие-то виды на Витольда. Нет! Она знала, что между Илгой и Витольдом уже больше года существуют дружеские отношения. И они, скорее всего, закончились бы свадьбой, — сама Алина помогла бы этому, — если бы не трагический случай на охоте.
Илга кончила ту же сельскохозяйственную академию, что и Алина, только двумя годами позже. Алина пригласила подругу в свою школу. Когда новая преподавательница впервые появилась на уроке, курсанты — народ в классической женской красоте неискушенный — дружно ахнули от восхищения. Илга напоминала героиню из древней латышской сказки: высокая, строгая, с тяжелыми, словно из золота отлитыми волосами; лицо точеное, а глаза голубые, глубокие, как латгальские озера.[5]
Не сразу Илга обратила внимание на степенного Витольда. Но, узнав ближе, полюбила. И, судя по всему, крепко.
— Ты, Илга, как сырая береза в костре, — шутила Алина, — медленно разгораешься, зато жарко горишь.
И добавила со вздохом:
— А я, видно, вроде осины — ни тепла, ни пламени!
— Просто некому поджечь, — одними губами улыбалась Илга. — Подожди, еще запылаешь, только искры полетят!
— Где уж там…
Вспоминала Алина и убитого Ивара Эгле. Он пришел наниматься месяц назад, в мае. По правилам, механика должно было присылать министерство, но если во всем надеяться на министерство, то… Документы Эгле были в порядке. Познакомившись с ним, Алина спросила Эгле, велика ли у него семья. Тот поднял кверху указательный палец: «Один, как перст». Человек представительный, работящий, веселый… В первые же недели показал, что свое дело знает отлично — с двумя помощниками весь машинный парк привел в порядок. Выпивал? Ну кто не выпивает? А что, если все-таки Витольд убил Ивара умышленно, из ревности к Илге? А? Могло это быть? Тут Алина начинала задумываться. Она даже вызвала к себе Илгу и, глядя на нее в упор, задала ей этот же вопрос. Но лицо Илги при упоминании об Иваре Эгле выразило такое отвращение, что ложью это быть не могло, — женщины лучше понимают друг друга, нежели мужчины понимают их.
— Ты подозреваешь, что он убил Ивара из ревности ко мне?
Илга закрыла лицо руками и заплакала. Алина принялась ее утешать и тоже заплакала. Так и сидели они в директорском кабинете до вечера.
Тело убитого после вскрытия привезли обратно в школу и похоронили на небольшом сельском кладбище. Опечатанную комнату, где жил покойный, открыли. Немногочисленные вещи его, до решения суда, перенесли в школьную кладовую.
Время шло. На могиле Эгле появилась первая робкая травка. Школа ощущала острую нужду в механике — надо было заниматься с курсантами. На этот раз министерство оказалось отзывчивей: через несколько дней после запроса в школу приехал новый механик.
В тот же день Алина получила письмо. «Директору школы лично» — стояло на конверте.
— Лично так лично… Посмотрим, что тут такое?
«Уважаемый товарищ директор, — писал кто-то корявыми буквами. — В вашей школе, не знаю кем, шофером или механиком, работает мой пропойца, мой муж Ивар Эгле. Этот негодяй бросил меня с двумя ребятами и не хочет платить алименты, а я его должна разыскивать, алкоголика такого. Задержите его зарплату, сообщите мне, и я вышлю исполнительный лист на этого проходимца. Анна Эгле, Руиенский район».
— Вот так штука?! — удивилась Алина. — Надо ответить на письмо и, кстати, сообщить в суд.
Но в суд сообщать не пришлось. Как раз в эту минуту раздался телефонный звонок. Говорили из народного суда. Слушание дела Витольда Белевича назначалось на одиннадцать часов утра следующего дня.
Письмо, полученное директором школы, естественно, не могло оказать никакого влияния на ход судебного разбирательства — даже самые великие юмористы не смогли бы себе представить, что, стреляя в Эгле, Белевич тем самым наказывал его за злостную неуплату алиментов. Правда, защитник Белевича, произнося свою речь, ловко ввернул туда фразу о том, что «убитый не являлся образцовым советским гражданином». Прокурор улыбнулся, а взволнованная Алина с благодарностью и восхищением посмотрела на защитника.