«Где-то я уже видел эту фуражку», — подумал Дементьев и, не зная еще, зачем он это делает, поднял фотоаппарат и щелкнул затвором. Положил «лейку» в карман шинели и вышел из-за афишной тумбы, за которую инстинктивно спрятался. Дунаев уже перешел улицу и сидел на скамейке небольшого скверика, поджидая товарищей. Высокий, глядя себе под ноги и как бы ничего не замечая, шел прямо на Дементьева. Поравнявшись с ним, капитан вспомнил: «Это же тот, что брал нам пиво в прошлый раз. Случайность? Черт его знает! Получился бы снимок, а там подполковник разберется».
Дементьев в субботу же проявил снимок и сделал контрольный отпечаток. Масштаб был довольно мелким, но изображение вполне четким. В нашей фотолаборатории снимок увеличили и отпечатали несколько экземпляров. На них Дунаев стоял к объективу в три четверти оборота, а «длинный», к сожалению, почти спиной. Но фигура у него была настолько характерной, что при случае «копию» можно было идентифицировать с «подлинником».
Но для Титова этих данных было слишком мало. Правда, вскоре появились новые факты, но они еще больше запутали дело.
В понедельник старшина получил командировочное предписание и во вторник должен был выехать утренним поездом в Якутск.
Поскольку поезд уходил в шесть утра, билет Дунаев взял накануне, побродил немного по городу, сходил в кино и еще засветло вернулся в казарму. В этот день в папке подполковника Титова появился еще один снимок, Дунаев с вокзала отправляет телеграмму во Львов до востребования на имя Кирпичникова. Содержание телеграммы: «Брат едет родным срочному вызову. Вернется через полмесяца, привезет гостинец».
И наконец, третий снимок: во Львове телеграмму получает, предъявив какое-то удостоверение... доцент Львовского университета Ванкура Григорий Венедиктович.
Все эти снимки лежали теперь передо мной вместе с сопроводительным письмом подполковника Титова. В письме, собственно, ничего определенного не было сказано, лишь предлагалось попытаться использовать их в «беседе» с Побегуном сразу же после ареста. Как? Исходя из конкретной ситуации. Со своей стороны, Титов обещал принять все меры для выяснения личностей знакомых нашего бравого старшины.
По моим подсчетам, до прибытия Дунаева в Якутск оставалось сутки-двое, а как использовать полученные фотокарточки, я еще не продумал. В кабинет вошел Оллонов. По достоинству оценив мой сосредоточенно-замученный вид, спросил:
— О чем задумался, добрый молодец?
Я показал на снимки, глянцево поблескивавшие на столе.
— Не можешь разложить карты по мастям? Не знаешь, который туз козырной?
— Если здесь не сплошные шестерки...
— Плохой ты, видно, преферансист, коль не знаешь, что в такой сложной игре шестерки исключаются. Вот он, твой козырь, — Оллонов ткнул пальцем в фотографию «Длинного». — Сдается мне, что это тот самый узелок, который связывает темное прошлое твоего «дружка» с его не менее грязным настоящим и вполне определенным будущим, — майор засмеялся.
— Вам-то весело, а мне не до смеха. Кто же это, по-вашему?
— Кем была его бабушка до 1917-го года, не скажу, но 80 шансов из 100, что это резидент. Он и нашел Побегуна, и заставил его работать.
— А доцент тогда здесь при чем?
— Не знаю. Наверное, новый канал связи. Я почти уверен, что Побегун и «Длинный» были раньше знакомы и что последнему долго оставаться в приграничных областях небезопасно. Вот он и начал действовать через доцента, которого, вполне вероятно, Побегун и в глаза не видел.
— Ну, это не трудно будет проверить. А как вот все-таки предъявить старшине «Длинного»?
— Знаешь что, покажи-ка ты эти картинки Николаенко. Может, он найдет здесь знакомых?
Заключенного Николаенко я по совету Вагина привез из колонии с собой, и теперь его содержали под стражей здесь же, в здании министерства. Пока за ним ходили, Оллонов вынул из стола пяток фотографий каких-то мужчин (кабинет-то был его) и бросил их на стол рядом с моими снимками. «Чтобы все было по правилам», — подмигнул он мне. Ввели Николаенко.
— Пройдите сюда, — предложил я, отпустив конвоира. — Посмотрите внимательно: нет ли на этих фотографиях известных вам лиц?
Быстро перетасовав снимки (картежник, подумал я про себя), Николаенко отложил один:
— Вот он, Илюша. Ишь ты — и тут лычки заслужил! Старательный... — внезапно он быстро схватил другой снимок и стал напряженно в него всматриваться. — Не может быть! Давно сделали фотку?
— Неважно, — сказал Оллонов, стоя у него за спиной. — А что? Что-нибудь не так?
— Я думал, капут ему, а он живой, оказывается, — Николаенко покачал головой. — Опять, значит, снюхались...
— Кто снюхался-то? — Оллонов спросил об этом легким, веселым тоном, как будто никак не мог узнать известного киноартиста.
— Да Шмерц с Илюшей. Сошлись, стало быть, дружки. Ну, теперь вам работенки будет!
— Уже заканчиваем, — успокоил его Оллонов. — Давай-ка поподробнее о Шмерце.
— А чего поподробнее. Я и видел-то его раза три-четыре. Вот с Илюшей они частенько встречались. Потом некоторые наши ребята куда-то пропадали. Лагерь-то у нас был вроде военно-спортивного, но за колючей проволокой. Занимались мы там...
— Известно, чем вы там занимались, — перебил Николаенко Оллонов. — О Шмерце давай.
— Я о нем и говорю. Стали пропадать наши ребята. У меня в группе, что-то вроде взвода, трое за месяц исчезли. Приходил Илюша со Шмерцем, уводили их поодиночке в лес, садились где-нибудь на пенечке и беседовали. А через день-два они исчезали. Немец только один раз появился в форме, в армейской, не в эсэсовской. Гауптманом был, капитаном то есть. Говорили, из абвера он. Вот вроде и все.
— Что ж, и на этом спасибо, — я вызвал конвоира.
Уже у дверей Николаенко обернулся и, усмехнувшись, сказал:
— Если вас интересует, Илюша такую штучку придумал. У них «смерш»[2], говорит, а у нас Шмерц.
Мы с Оллоновым быстро переглянулись. Когда Николаенко увели, в кабинет вошел Вагин:
— Прибыл Дунаев. Сдал пакет военкому. Вот он.
Я взял пакет, внимательно осмотрел его, затем вскрыл. Там было несколько листов чистой бумаги и на одном из них почерком Титова было написано: «Желаю успеха, жду с победой. Привет Вагину и его боевым товарищам. Титов».
— Ну что ж, будем приступать, — сказал Вагин.
10.
Через три дня я поехал в аэропорт встречать Дунаеву, а Оллонов, надев общевойсковую форму с красными погонами, отправился в военкомат.
Устроив старушку в гостинице, я посоветовал ей отдохнуть и пообещал попозже заехать за ней. Екатерину Ивановну прислал в Якутск Турантаев под предлогом уточнения некоторых вопросов по пенсионному делу ее погибшего мужа.
Во второй половине дня пожилой майор в финотделе облвоенкомата очень вежливо, но недолго побеседовал с Дунаевой и попросил ее еще немного подождать в комнате дежурного, пока он наведет кое-какие справки.
На месте дежурного по военкомату сидел Оллонов и разговаривал по телефону. Предложив Екатерине Ивановне присесть, он сказал в трубку:
— Пришлите-ка ко мне в дежурку старшину Дунаева, — и покосится на Екатерину Ивановну.
Но, занятая своими мыслями, Дунаева никак не реагировала на его слова, да и своего недавнего гостя, судя по всему, не узнала.
Открылась дверь:
— Старшина Дунаев прибыл, товарищ капитан! — он красиво, по-уставному поднес руку к головному убору.
— Дунаев Иван Петрович, так кажется?
— Так точно.
— Так вот, Иван Петрович, собирайтесь в обратную дорогу. Билеты вам уже заказаны. Предписание у вас? И ваших товарищей тоже? Давайте я подпишу. В Усть-Маю не поедете. Алдан вскрылся, и поэтому на ту сторону в свою деревню вам сейчас не попасть. Вот такие пироги, товарищ Дунаев Иван Петрович...