Анна возглавила то, что осталось от театра. В ее жизни начался новый период. Она ставила спектакли, играла сама, в зале были зрители, звучали аплодисменты, дарили цветы. Но даже половины того успеха, что она имела раньше, достичь не удавалось. Просить чьей-то помощи не хотела. И ей не предлагали. Безбабнову сторонились, как и всех, кто не умеет молчать. По телевидению в дневное время то и дело пускали фильмы с ее участием, продавали их на видео, — старые картины жили сами по себе. В новые не приглашали, кроме как в копеечные, на роли бабушек, что вызывало ее негодование. Поначалу великая актриса была в черном списке, а со временем к ней вообще потеряли интерес. Жизнь бурлила и без нее.
Впрочем, недавно ей опять посвящали статьи, вернее статейки. Когда разнюхали, что она судится с дочерью. Писаки потешились и бросили. Появилось много другого забавного.
А постановка, которую она репетировала больше полугода, не была интересна никому!.. Никому! Для нее же значила почти все, забирала силы без остатка.
У нее нередко болело сердце. Она устала от одиночества. Как ни разу в жизни, испытывала много сомнений…
Когда позвонили в дверь, она пила кофе, думала о репетиции, которую должна была провести, и вечернем спектакле, где играла главную роль. Думала без радости и воодушевления, что ей не нравилось.
Прежде чем подойти, она еще раз осмотрела себя в зеркале во весь рост. Затем немного поправила макияж. Она никого не ждала. Домработница приходила по другим дням, а с Сережей теперь уже точно все кончено. Кроме этих двоих, никто не бывал у нее на протяжении нескольких лет. Поэтому сейчас она испытывала любопытство, и это было ей приятно. Но, глянув в «глазок», она обнаружила, что площадка пуста.
Сердитая, Анна вернулась к завтраку. Она стала вспоминать, как лет двадцать назад ей регулярно оставляли под дверью корзины с цветами, позвонив перед этим. Сейчас, конечно, такого не сделают. Люди не те, да и поезд ушел.
Но все-таки…
Минут через пятнадцать Анна вернулась к двери, долго смотрела в «глазок», пришла к выводу, что по другую сторону никто не затаился, и стала открывать замки.
У порога лежала цветная газета. Анна подняла ее. На всю первую страницу большими буквами анонс: «ПЬЯНАЯ БЕЗБАБНОВА РАЗБИЛА УНИТАЗ В КРЕМЛЕ». Рядом помещалась черно-белая фотография, на которой ее, тогда еще начинающую актрису в роли пушкинской Земфиры, вспышка выхватила в неистовом танце. Мелким шрифтом была сделана подпись: «Дуреха Нюрка».
Стоп-кадр.
Анна встряхнула головой и спешно отыскала нужную страницу. Материал был на всю полосу. Начала читать, но без очков это было трудно. «А-а-а…» — захрипела она с горечью, поняв откуда ветер дует. Затворила дверь и, как сомнамбула, пошла в кабинет, осмысливая. Стала неловко искать очки среди бумаг и книг на столе. Наконец нашла, опустилась на стул, положив газету на колени. Читая, она поначалу насмешливо хмыкала и даже отрывисто похохатывала, но вскоре бравада спала, и ее склоненное набрякшее лицо залила краска.
В интервью некий уволившийся из ее театра актер, для публикации пожелавший остаться безымянным (конечно, это был Сережа), делился закулисными историями о ней. Почти все они имели место, но рассказаны были лживо. Артистка Безбабнова по ходу чтения вызывала отвращение, как выродок.
Заканчивалось интервью редакционной припиской: «Дорогая Анна Федоровна! Мы все вас очень любим! Вы величайшая актриса (говорим это без скрытого смысла). Но как журналисты мы будем не честны, если не донесем до читателя поступившую к нам информацию. Желаем вам здоровья и творческого долголетия!»
— Сыпь, Матвей, не жалей лаптей, — произнесла Анна, подняв взгляд от текста.
Несколько секунд она сидела, замерев.
Сосредоточилась. Положила газету на стол, пролистала ее всю, вернулась к публикации о себе. Представила, что это читают все люди, которых она встретила за свою жизнь… Читают с удовольствием или с удивлением… Качают головами — по-разному… Улыбаются — по-разному… Брезгуют — одинаково… Анна резко поднялась и пошла на кухню.
Она выпила лекарство и стала нервно ходить по квартире, управляемая ритмом, в котором бежали ее мысли.