Хотя в какой-то момент перестал, просто потому, что целиком и полностью сосредоточил внимание на происходящем внутри ринга, куда, грациозно перегнувшись через ограждения, зашла… она. Баки замер, прикипев к происходящему не только взглядом, но и всеми остальными своими нескромно развитыми чувствами. Тут, либо Барнс был так воспитан, либо в послевоенном мире что-то шло сильно не так: женщина против мужчины в рукопашном бою? Стив явно не смог бы равнодушно на это смотреть, Барнсу же никто выбирать не позволял, поэтому он мог лишь втайне уповать на Всевышнего, чтобы тот уберег его от чисто природного посыла восстановить искалеченную, с ног на голову перевёрнутую справедливость. В конце концов, Всевышний не оказался глух к его мольбам, потому что… потому что…
Роковая женщина оттого и звалась роковой, что умела не только заполнять бумажки, варить отменный кофе и мило улыбаться разукрашенными губами. Однажды, в качестве праздной игры она это Баки уже доказала. На тот момент не слишком убедительно, но теперь, когда накаченный здоровяк истинно-славянских кровей раз за разом был уложен на лопатки отдыхать, Барнс даже испытал некую внутреннюю радость.
Ровно до тех пор, пока явно выжатый здоровяк не ушел побежденным с ринга, а она не посмотрела цепким взглядом сквозь улюлюкающую толпу наблюдателей прямо на него. Недобро так, с намеком посмотрела, моментально сверзив Баки с небес на землю под обращенные к нему удивленно-выжидающие взгляды.
В одну секунду он перестал быть пустым местом, которое в упор не замечали. Более того, среди бойцов, как шелест листьев от внезапного порыва ветра, покатился рокот смеха. И вот тут уже Баки не понял: смеялись то ли над ним, которого, по их явно проверенному мнению, она должна была в два счета уложить, то ли над ней, что вряд ли, судя по тому, как дюжина взмыленных боем мужчин роптала в присутствии одной лишь женщины.
Пока его прожигали взглядами, пока он выстраивал в голове все догадки, она поманила его рукой и совсем чуть-чуть, так, чтобы лишь он заметил, улыбнулась ему уголками губ.
У Баки не осталось выбора. Выждав в сомнении еще пару секунд, он вскинул руки и потянул со спины свитер, несколько боязливо обнажая чужим любопытно пожирающим его глазам то, что прежде видела лишь она одна. Рокот смеха сменило резко обрезавшее Баки слух мгновение гробовой тишины и всеобщего остолбенения, после чего рокот возобновился, в совокупности похожий на коллективное: «Нихрена себе!»
Усилием воли Барнс заставил себя вспомнить напутственное «Доверься мне» и перестать обращать внимание на сторонних наблюдателей, ограничив мир вокруг себя до самого себя, ее и квадратом замыкающегося вокруг них ринга.
Баки очень хотелось спросить, знает ли она, что делает, но он не был уверен, входил ли этот вопрос в категорию безопасных, поэтому просто посмотрел на нее умоляюще, глазами прося объяснить.
— Я могу за себя постоять, — прочел он по ее губам. — Помни.
— Они смотрят, — также губами произнес Баки.
— Так пусть увидят, — снова ответ лишь губами, а затем она нанесла свой первый удар, и что-то в Баки щелкнуло, не до конца, лишь встало в другой режим, позволяя ему увидеть в ней достойного партнера по спаррингу, биться с которым почему-то было нестрашно. Она знала его, она знала, на что он способен, как он знал черту дозволенного, ощущал ее с ней намного острее, чем с кем бы то ни было.
Она была хороша. Достойный, сильный, тренированный противник, но даже с ней Барнс чувствовал, что не мог драться в полную силу, потому что…
Просто потому, что с ней не мог! Просто потому, что чувствовал, что победит. Он наперед знал, как она движется, предсказывал выпады, блокировал удары, избегал подсечек, и этот смертельный танец мог бы продолжаться бесконечно долго, если бы вдруг не изменились правила.
Баки знал ее трюк с захватом шеи, но акробатического выпада, с которым она, используя за опору его же собственную руку, запрыгнула ему на плечи и обвила тонкими ногами его шею, стремясь повалить, лишить равновесия, он не предвидел. Инстинкт в нем сработал раньше разума, диктуя одним лишь движением левой руки стащить ее с себя, в неосторожном, грубом захвате вцепиться в ее оголенное плечо и следующим же движением со звериным рыком бросить спиной на маты.
Едва-едва в его голове утих набат, позволяя снова увидеть мир в нормальном цвете, Баки хотел закончить, Баки мечтал поскорее прекратить это безумие, но, воспользовавшись его замешательством, она вдруг снова нанесла удар, который Барнс никак не мог предвидеть — прямо в уязвимое место, то, о котором лишь она знала, то, о котором сам Баки имел неосторожность забыть. Дикая боль моментально пронзила все тело от шеи вниз по позвоночнику до поясницы, через ребра и все, что было в них заключено. Вместо болезненного вскрика из глубин его груди вырвался дикий безумный вопль ярости, сей миг окрасивший мир во все красное. Одно мгновение, секунда — и побежденный, уязвленный, обездвиженный отголосками боли, он полетел лицом в маты, чувствуя, как она наседает сверху. Уже не заламывая металлическую руку, не надавливая пальцами на стык плоти с металлом, но это и не было нужно: урок длиною в жалких полсекунды, в одно движение век был усвоен Баки на всю оставшуюся жизнь.
Планировала ли она этот удар, надеялась ли изначально на подобный эффект, или все вышло случайно, Барнс знать не мог. В нем все еще клокотала ярость, эхо боли все еще пульсировало в шрамах, делая любое, даже самое незначительное сокращение мышц по левой стороне тела особо неприятным. Стиснув зубы, он, не встречая сопротивления, медленно перекатился на спину, чтобы посмотреть на нее. Заглянув снизу вверх в ее глаза, он увидел граничащий с ужасом страх и застывшее на приоткрытых губах немое:
«Прости…»
В конце концов, из них двоих именно Баки первым вспомнил, что они на долбанном ринге, и все происходящее — долбанное представление с толпой безнадежно залипших на кульминации зрителей. И если Баки все еще хоть немного смыслил в происходящем безумии, то им обоим терять лицо было никоим образом нельзя, тем более, сейчас, тем более, из-за такой глупости.
Сам виноват, что зазевался. Да и потом, все сложилось даже лучше, чем Баки мог рассчитывать — она победила, с блеском его уложила, уделав одновременно и его, и еще дюжину свидетелей, которые теперь уж точно двести раз подумают, прежде чем согласиться на спарринг с «агентом в юбке».
Нет, все определенно сложилось хорошо, и извиняться тут решительно не за что.
— Рад, что не затмил ваш авторитет, агент Хартманн, — довольно громко, на достойном русском высказался Баки и, перекатившись еще раз, сгруппировался, чтобы в следующую же секунду с кувырка подняться на ноги.
Оказавшись с ней лицом, спиной к нежелательным свидетелям, Баки показательно чуть потер плечо на стыке, и улыбнулся ей мимолетной улыбкой.
— Постоять сможешь, — прошептал он одними губами. — Теперь верю.
Она вдруг посмотрела на него открыто и выразительно, словно отчаянно желая предупредить о том, что не позволено было произнести вслух. Обойдя его справа, чтобы триумфальной походкой уйти с ринга, она вскользь задела его живую руку, выражая всю поддержку и близкое присутствие, какие только можно было, учитывая обстановку.
И пусть Барнс остался далек от понимания деталей, он без слов смог понять, что сейчас должно было произойти что-то важное — та незначительная часть ее плана, которая зависела целиком и полностью от него.
— Мальчики, — обращаясь одновременно ко всем присутствующим, она в приглашающем жесте отвела в сторону руку. — Кто следующий? Прошу не стесняться и выложиться по полной.
Такой поворот Баки ожидал, но очень надеялся, что до него не дойдет. Биться с женщиной, к которой привязан, которой сознательно не хотел навредить сильнее, чем должно, и биться с теми, кого даже не знал — не одно и то же, и провалиться Барнсу на месте, если все это не очередное представление.